В Карфагене правители собрались на совещание и почти сразу решили отвергнуть дерзкую ноту сиракузского тирана. Гимилькона снова назначили верховным главнокомандующим и поручили ему вести войну любыми средствами. Масштабные приготовления Дионисия не остались незамеченными и вызвали у карфагенян опасения, что он, завоевав Сицилию, вознамерится высадиться в Африке. Необходимо уничтожить его прежде, чем он станет слишком опасным.
Тем временем в Сиракузы прибыли италийские союзники, при этом регийцы и мессинцы колебались между нейтралитетом и враждебностью. В Сиракузах даже побаивались, что Регий объединится с Карфагеном, чтобы попытаться положить конец опасному могуществу соседа. Уже были готовы двести боевых кораблей, среди коих тридцать пентер, только что покинувших верфь, поступили под командование Лептина. Он поднялся на нос «Бувариды» и провел смотр флоту, снимавшемуся с якоря, чтобы двинуться в направлении Дрепан, к западному побережью Сицилии. За ними следовали пятьсот транспортных судов с продовольствием, водой и новыми боевыми машинами в разобранном виде.
Сухопутная армия состояла из сорока тысяч пехотинцев и тридцати тысяч всадников, морская — примерно из такого же количества человек. Среди них находилось значительное количество тех, кто выжил после событий в Селинунте, Акраганте, Гимере, а также в Геле и Камарине.
Никто из них ничего не забыл.
Дионисий собрал их всех, выстроил перед Западными воротами и обратился к ним с речью.
— Воины! — воскликнул он. — Сицилийцы и италийцы из западных греческих полисов! Наконец настал для вас час мести. Прошло много времени — почти десять лет — с того дня, когда вы стали свидетелями падения своих городов, гибели своих сыновей, насилия над вашими женами и их гибели! — Пока он произносил эту последнюю фразу, голос его слегка дрожал. — Тогда я пообещал многим из вас, что отведу обратно домой, вновь отстрою города, отомщу за погибших.
Поверьте, я хотел сделать это гораздо раньше; мне хорошо известно, что вы чувствовали, потому что сам испытал то же самое. Я первым пришел на помощь жителям Селинунта, я был в Гимере и в Акраганте и стал свидетелем трагического падения Гелы — не по нашей вине, но из-за превратностей судьбы и из-за предательства.
Тем из вас, кому тогда было двадцать лет, теперь уже тридцать, кому было тридцать, стало сорок, но я уверен, что ваша ненависть и жажда мести за это время не ослабли, а только возросли. Знаю, вы будете сражаться, не жалея сил, и ничто не остановит вашего натиска, когда вы возьмете в руки щит и копье.
Это не такая война, как многие другие кровопролитные схватки между братьями из-за мелкого соперничества, из-за мелких торговых интересов. Это будет война греков против варваров, как при Марафоне, как в Фермопилах и при Саламине. Как в Гимере и в Кумах восемьдесят лет назад! Вся Сицилия станет греческой, ведь так должно быть по справедливости. Наши предки, прибыв из-за моря, терпя нужду и голод, изменили ее облик, создали здесь удивительные города, оборудовали побережье портовыми сооружениями, открыли рынки, посадили оливковые деревья, посеяли зерно, возвели величественные храмы в честь богов. Эти святилища разграбили и разрушили, могилы наших предков осквернили, наши семьи разорили и истребили, сыновей обратили в рабство.
Но теперь довольно! Настал день, о котором я говорил вам. Дайте волю вашей ярости, люди, вспомните, что вы пережили, вспомните крики ваших насилуемых жен, муки ваших детей, истребляемых на улицах и в собственных домах, зарезанных в колыбелях… Отомстите за вашу поруганную честь!
Мы не остановимся до тех пор, пока тело последнего из наших врагов не сбросят в море, до тех пор, пока не уничтожим проклятое племя, разрушившее наши города.
Я буду рядом, пройду вместе с вами весь этот путь, питаясь той же пищей, что и вы, терпя те же лишения, что и вы, и клянусь вам богами подземного царства и своими самыми священными воспоминаниями: я не успокоюсь, пока не доведу до конца это дело, пусть даже мне придется поплатиться жизнью!
Рев раздался в ответ на слова Дионисия, грохот копий, соударяемых с бронзовыми щитами, ритмично, с какой-то одержимостью.
Но он жестом показал, что ему еще есть что сказать, и шум постепенно смолк.
— На службе у варваров, — продолжил он, — состоит горстка предателей-греков, наемников, согласившихся сражаться против своих единокровных братьев в обмен на деньги. Я говорю им: покиньте ваших хозяев, присоединяйтесь к нам, свободным людям, и смойте свой позор. Если вы не сделаете этого немедленно, вас постигнет ужасная кара — гораздо более страшная, чем та, что ожидает варваров! Бойтесь, мы уже идем!
При этих словах — очевидно, они являлись условным знаком — пронзительно зазвучали трубы, и барабанная дробь дала сигнал к выступлению.
Огромная армия прошествовала среди толпы горожан и других сицилийцев, собравшихся со всего Средиземноморья, чтобы стать свидетелями этого грандиозного зрелища. Дионисий лично, верхом на черном коне — точно таком же, на каком восседал в первом своем бою с карфагенянами, — возглавил ее, в сверкающих доспехах, а по бокам от него скакали великан Аксал и свекор тирана, Гиппарин, на гнедом жеребце с блестящей гривой.
За ними следовала тридцатитысячная конница, колонной по пятеро в ряд, потом — тяжелая пехота, разделенная на отряды по городам, каждый со своим собственным знаменем и гербом; их сопровождали оглушительные овации, радостные возгласы, пение.
А на заднем плане, по пенным волнам, двигался флот, возглавляемый гигантскими пентерами, разрезающими воду огромными носами с тремя таранами, острыми, словно наконечники стрел.
Гимилькон вскоре осознал, что на этот раз ему предстоит схватка до последней капли крови, и первым делом он попытался вынудить флот Лептина вернуться на защиту Сиракуз. Он отправил десяток легких кораблей ночью атаковать порт Лаккий и гавань. Они появились неожиданно, подожгли верфи и строящиеся суда и попытались осадить крепость в Ортигии, но пелопоннесские наемники, оставшиеся на охране укреплений, дали им отпор с великой храбростью и решимостью и вынудили их отступить. Сиракузцы тут же отправили быстроходный корабль, чтобы сообщить Лептину, что нападение отбито и никакой помощи им не требуется.
Дионисий тем временем добрался до того места, откуда намеревался атаковать Мотию, остров с карфагенской крепостью в лагуне Лилибея, соединенный с основной частью суши дамбой.
Между лагуной и открытым морем находился еще один остров, вытянутый и низкий, забавной формы, откуда происходило его название — Эгифаллос, «Козья йога»; два узких морских рукава отделяли его от Сицилии. Дамбу строили с юга на север, чтобы не препятствовать судоходству, и жители Мотии, едва узнав о прибытии вражеского войска, начали разбирать ее, чтобы лишить противника легкого доступа к стенам.
В залив было относительно легко попасть с юга, где глубина являлась достаточной для больших военных судов, но с севера осада представлялась, в сущности, невозможной. Лишь местные финикийские и карфагенские моряки досконально знали все отмели тамошнего мелководья. Лептин остановился в Дрепанах — в порту Эрике, в городе элимов, привыкших принимать у себя всех тех, кто был не в состоянии дать отпор, — после чего разделил флот на две части: транспортные корабли встали на якорь на юге, со стороны мыса Лилибей, военный же флот вошел в залив и стал вблизи северного мыса, неподалеку от основания дамбы, соединявшей Мотию с Сицилией, уже отчасти разобранной жителями.
