Великан остановил его, подняв руку.
– Достаточно об этом проклятом ларце, судья. Давайте поговорим о Ли. Тала бросила его, как бросают изжеванный кусочек сахарного тростника. И подобрала Яна. На днях она заходила ко мне. Сказала, что вы хотите арестовать ее, но это уже не имеет значения. Ян знает, где золото. Он убил Ли и его помощника Сэн Саня. Она убежит с Яном за границу. Ей пора бежать, так как люди ее квартала обернулись против нее. А ее Бог сказал ей, что она скоро умрет и навсегда соединится с ним. Но она не поверила ему. На этот раз. Она смеялась, когда рассказывала мне об этом. А теперь она мертва. Боги смеются последними, судья. Всегда. – Его отсутствующий взгляд уходил неизвестно куда. Вдруг он неожиданно взглянул на судью и спросил: – Что вы сделали с ее телом?
– Я приказал сжечь его, а пепел развеять по ветру. Таково было ее последнее желание.
Великан воздел руки к небу в безнадежной мольбе.
– Это значит, что я потерял ее. Навсегда. Ветер понесет ее пепел по равнине, и он превратится в белую ведьму, которая мчится светлая и обнаженная, на черном коне, позади красного Бога, ее владыки. Они будут нестись вдвоем на урагане и, когда он обрушится на пустыню, татары услышат ее вопль. Они пригнутся в своих шатрах и будут молиться. Вам следовало захоронить ее пепел.
– По правилам, – сухо сказал судья, – пепел, человека, не оставившего после себя родственников, должен быть развеян по ветру.
– Вы верите в то, что я вам рассказываю, судья?
– Я и верю и не верю. Вы задали мне бессмысленный вопрос, Монах. Скажите, откуда появилось золото в храме?
– Не знаю. Тала знала об этом, но мне не говорила. Кто-то спрятал его там в прошлом году. В мое время его там не было.
– Понятно. Ли Го встретился с Талой в храме? Довольно долго Монах хранил молчание. Его большая голова опустилась еще ниже, указательный палец бесцельно бродил по узорам, вырезанным на столе. Наконец он заговорил:
– Ли был ученым человеком и великим художником, но он хотел знать много, слишком много. Есть вещи, которые лучше не знать даже такому мудрому человеку, как вы, судья. Поэтому я расскажу вам следующее. Двадцать лет назад, когда мне было сорок, а Тале – двадцать, мы были Верховным жрецом и Верховной жрицей храма Багровых Туч. Когда пять лет спустя власти закрыли храм, мы сделали вид, что отказались от своего учения, но продолжали тайно исполнять его обряды в Жилище Отшельника. Мы были посвященными, которым известны все тайны. Мы знали многое о том, что люди, за неимением лучших слов, называют началом и концом искры жизни. Мы знали слишком много. Но мы не знали, судья, что человеку суждено всегда ходить по кругу. Как только вам кажется, что вы достигли конца пути и вот-вот достигнете предела тайны, вы внезапно оказываетесь на том же самом месте, откуда отправились в путь. Тала, Верховная жрица, которой были известны все тайны, влюбилась в Ли Го и ушла от меня, – Вдруг он засмеялся. Его смех гулким эхом прокатился по пустому подвалу. Старик в окне начал скакать, как птица в клетке. Монах взял себя в руки. Он мрачно сказал: – Вы не смеялись, судья. Вы правы. Настоящая шутка впереди. Разве подумали бы вы, что я. Верховный жрец эзотерической любви, не смогу просто пожать плечами и пройти мимо ее грехопадения? Нет. Когда она уходила от меня и переселялась из Жилища Отшельника в город, я умолял ее не покидать меня! Умолял! – Со сверхчеловеческим усилием он приподнял свое тело на мускулистых руках и закричал: – Смейтесь, судья! Смейтесь надо мной, говорю вам!
Судья Ди спокойно выдержал его загнанный взгляд.
– Я не знаю, как Тала относилась к вам. Монах. Но я знаю, что она все еще любила свою дочь. Прошлой ночью у стены, когда она заманивала моего помощника туда, где Ян должен был убить его, сбросив на него кусок кладки, она в самый последний момент увидела, что ваша дочь подходит к помощнику сзади, и испуганно вскинула руки. Лихорадочный жест испугал помощника. Он остановился, и это спасло ему жизнь.
Монах отвел глаза.
– Я надеялся, – тихо сказал он, – что Тала бросит Яна так же, как она бросила Ли. Она бы бросила Яна, как только бы тот получил золото. Я также надеялся, что тогда я смогу увести ее от ее ужасного Бога. Хотя искра жизни умерла во мне, я все еще помню безымянные обряды и все еще знаю тайные заклинания. – Тяжелый вздох всколыхнул его широкую грудь, – Да, я надеялся освободить Талу от ее уз. Взять ее и нашу дочь и отправиться за границу к сородичам. Там мы могли бы скакать по широкой равнине! Мы могли бы скакать и скакать день за днем в кристально чистом воздушном пространстве пустыни.
– Помнится, – тихо сказал судья, – я рассказывал Яну о лошади, которая вырвалась из упряжки и свободно скачет на просторе. Однако приходит день, когда она чувствует себя одинокой и усталой. Тогда она замечает, что осталась совсем одна и заблудилась: дорогу занесло песком, а колесница исчезла за горизонтом.
Монах, казалось, погрузился в размышления и не слышал его слов. Когда он заговорил снова, его голос зазвучал очень мягко.
– Без своего бога Тала, наверное, превратилась бы в такую же пустую оболочку, как и я. Боги позволяют нам тратить все, но ничего не возвращают. И все же двое опустошенных стариков, которые любят друг друга, могут по крайней мере вместе ожидать смерти. Теперь, когда я потерял Талу, мне придется ждать одному. Но недолго, – Его голос стал настолько тихим, что почти нельзя было разобрать слов. Он поднял голову и прохрипел: – Уже поздно, судья. Вам лучше уйти. Если вы не хотите привлечь меня к суду… Или. взять у меня показания…
Судья поднялся. Он покачал головой и сказал:
– Дело завершено. Монах. Мне больше нечего делать и нечего говорить. Уже нечего. Прощайте.
Он направился к лестнице, младший помощник Хун последовал за ним. Маленький старик в окне натянул поплотнее залатанное черное платье, сгорбился и опустил голову. Как взъерошенная ворона на ветке.
