— Ты мне, мразь, за Вайнбурга и Ельцова ответишь, за всю масть.
— Ты докажи, генерал, — усмехнулся Шорин, — потом пугай.
— Ничего, в Лефортово по-другому поговорим. Продолжайте. А я поехал.
* * *
Ушли гости. Женщины мыли посуду. Ельцов принял душ, выпил кофе с лимоном, чтобы отбить запах водки.
Зазвонил телефон.
— Да.
— Это ты, Юра? — услышал он голос Махаона.
— Я, Миша.
— Я на кладбище приехал после всех, цветы положил. Юрик, сука буду, опять на зону откинусь, а эту падлу найду и кончу.
— Я его нашел, Миша.
— Приезжай.
Ельцов вышел в прихожую, взял кожаное пальто.
— Ты куда? — выскочил из кухни Игорь Анохин.
— Надо, дружище.
— Нашел?
— Да.
— Я с тобой.
— Нет. Это только мое дело. Ты баб увези, хочу вернуться в пустую квартиру.
Анохин посмотрел на него пристально и сказал:
— Сделаю.
Машину они оставили на углу Кривоколенного и Потаповского. Матрос жил в старом доходном доме в двухкомнатной квартире, один. Все это было отмечено в записке.
Когда подошли к дому, Махаон сказал:
— Я эту падлу знаю. Он беспредельщик, у него нож — продолжение руки.
— Обрубим, — зло сказал Ельцов.
— Мочить будем?
— Нет, выбьем, кто вывел его на дядьку, а потом в МУР сдадим, там его ребята и кончат в камере.
— Тебе решать. Но отдавать его ментам мне западло.
— Я сам его сдам, Миша, сам.
На дверях вместо выбитого стекла красовался кусок фанеры. На нем висели два объявления. Первое: «Лифт не работает до 15 ноября с.г.» Второе: «Идет ремонт перил. Жильцы и гости не должны облокачиваться на них во избежание несчастных случаев».
— Ну что ж, — Махаон присвистнул, — переть нам на седьмой этаж пехом, не касаясь перил.
— Спасибо хоть предупредили, — зло буркнул Ельцов, — а то я обратно по перилам съехать собирался.
На лестнице было темно. Старинные, еще из прошлой жизни, когда этот дом именовался доходным, плафоны горели через один. Свет их был размытый и желтый. Поднимались медленно. Экономили силы. На площадке последнего этажа перед квартирой Матроса остановились отдышаться. За дверью бушевала музыка. Хриплый голос Аркаши Северного был слышен на лестнице.
— А если он не один? — прислушался Ельцов.
— Значит, будем глушить всех, — спокойно ответил Махаон.
Он достал отмычку, покопался в замке, и дверь открылась.
Вот я откинулся, какой базар-вокзал
вырвался на свободу хриплый голос Северного.
В коридоре отвратительно пахло табачным перегаром и немытой посудой. В освещенной комнате бушевал популярный ресторанный певец.
Они тихо подошли и увидели стол, початые бутылки, нарезанную селедку и искромсанную колбасу.
Спиной к ним на стуле сидел человек и дирижировал рукой с поднятым стаканом в такт изумительной истории о сознательном бандите. Ельцов шагнул в комнату и опрокинул человека вместе со стулом. Полетел со звоном стакан, Махаон четко, ногой засадил падающему в подбородок. Тот отключился.
Они подняли его, усадили на стул, связали руки за спинкой.
— Вот он, — ощерился Махаон, — Витька Матрос, беспредельщик камерный.
— Я его знаю, — Ельцов поднял за подбородок голову Матроса, — это он тогда в шашлычной о стол головой бился.
Махаон пошел на кухню, принес чайник и выплеснул воду в морду Витьке. Тот засопел, заерзал и открыл глаза.
— Узнаешь меня, гнида? — Ельцов наклонился к Матросу.
Тот замотал головой, замычал. Постепенно глаза его стали осмысленными.
— А, — скривился он, — это ты, фраерок. Опять на кичу захотел? — Матрос улыбнулся стальными фиксами. — Да ты знаешь, парчушка, что до крытки не доедешь, тебя за меня братва на ножи поставит.
Ельцов стеганул ему по лицу. Из носа Матроса потекла кровь.
— Слушай меня внимательно, сука. Ты мне скажешь, кто навел тебя на полковника Ельцова. Скажешь — будешь жить.
— Я твою маму, фраер, — сплюнул кровь Матрос.
Он сидел в одной майке, руки и грудь были покрыты синью татуировок, в прищуренных глазах — огоньки ненависти, ощеренные металлические фиксы.
Сколько таких встречал в тюрьме, на этапе, на зоне Юра Боксер. Сколько бил эти отвратные рожи. Сколько ночей не спал, ожидая, когда они придут с заточками.
— Значит, не скажешь?
— Пошел…
И вдруг из открытой форточки запахло не московской осенью. Липкий, жарко-влажный ночной африканский ветер ворвался в комнату. И не стало ни бывшего зека, ни журналиста и тренера Ельцова. Наемник стоял в этой затхлой квартире. Наемник жестокий и сильный.
— Свяжи ему ноги, — рявкнул Ельцов, подошел к телевизору и вырвал электрошнур. Взял нож, зачистил концы. Подошел к Матросу, вынул из его брюк ремень, спустил штаны и трусы. Взял грязное полотенце засунул ему в рот. Матрос замычал, затряс головой.
Ельцов надел ремень ему на голое тело, обмотал оголенный провод вокруг члена, второй засунул за ремень на животе. Подтащил стул ближе к розетке.
— Сейчас я тебя поджарю, падло.
Он сунул штепсель в розетку. Матрос забился, замычал. Ельцов выдернул штепсель, вынул кляп.
— Будешь говорить?
— Буду!
— Кто?!
— Умный. Сашка Шорин. Я хотел чуть подрезать, а тот руку мою прихватил, спотыкнулся и сам на нож сел.
— Это ты в МУРе расскажешь. Там ребята любят послушать, как убивают их начальников. Развяжи его.
Махаон разрезал веревки. Он выполнял команды Ельцова, но смотрел на него со странным изумлением.
— Одевайся! — Ельцов бросил Матросу пиджак.
— Куда, куда ты меня? А? Если глушить… Не надо… Я деньги отдам… Я не хотел его мочить… Он сам на нож…
— Закрой хайло! — рявкнул Ельцов.
— Закрою…Закрою… Ты скажи куда…?
— В МУР.
Витька Матрос одевался, делая вид, что напуган очень. Приговаривал что-то, всхлипывал. Фраерка-то он узнал сразу, а вот второго где-то видел, а кто — определить не мог. Да какая разница, сейчас его поведут, он курточку-то наденет. А там в футлярчике к подкладке пришита заточка-подружка. Ею он фраеров и кончит. А то надумали — в МУР. Лаве у него хватит, свалит из Москвы, отлежится, а там посмотрим.
Они вышли в прихожую.
