Ельцов достал из кармана пиджака фляжку коньяка. Кретов смотрел на нее не верящими своему счастью глазами и шумно сглатывал слюну, двигая кадыком.
Ельцов налил полный стакан, поставил фляжку на стол.
— Прими, страдалец.
У Витьки так тряслись руки, что он не мог поднять стакан. Он подвинул его к себе, наклонился и сделал первый небольшой глоток, откинулся, закрыл глаза. Горло перехватил спазм. Все внутри протестовало, не хотело принимать жгучую жидкость
— Ты, братец Кретов, видать здорово огорчил организм. Не хочет он принимать коньячок-то, — брезгливо сказал Игорь Дмитриевич.
Наконец кадык на шее Кретова перестал дергаться и он открыл глаза.
— Ну что, прижилась?
Витька не ответил, только вздохнул облегченно. Руки немного успокоились, и он взял стакан и выпил остальное. Постепенно лицо его разгладилось, глаза пояснели, голос обрел звучность и покой.
— Вы извините меня, товарищ полковник, я пойду переоденусь.
— Валяй, Витя, валяй.
Послышался шум воды в ванной, потом шлепающие шаги по коридору. Собачка убежала вслед за хозяином, и Ельцов остался один в этой странной кухне.
Во дворе заиграл аккордеон. Голос его, щемящий и добрый, уверенно выводил забытую мелодию фокстрота «Гольфстрим». Когда-то, очень давно, он танцевал под эту музыку в ресторане «Аврора», и его дружок, лучший ударник Лаце Олах, взрывался внезапно немыслимым брейком и подмигивал ему весело. Он танцевал с барышней по имени Ира. У них тогда только наметился стремительный роман. Господи, как все это было давно. Ира, ресторан «Аврора», ночные московские улицы, по которым он провожал прелестную молодую женщину.
— Я готов, — сказал за его спиной Кретов.
Голос его разорвал зыбкую паутину воспоминаний и вернул Игоря Дмитриевича обратно, на кухню странной квартиры. Ельцов посмотрел на Кретова, тот побрился, надел чистую рубашку, старенькие брюки были аккуратно выглажены. Другой человек вошел на кухню, совсем другой.
— Я пришел к тебе, братец Кретов, чтобы задать один вопрос и дать совет.
— Я слушаю, — упавшим голосом ответил Кретов и показал на фляжку с коньяком.
— Кто вас наводил? — резко, словно выстрел, прозвучал вопрос Ельцова.
— Я… Да…
— Смотри мне в глаза! — рявкнул полковник.
Собачка у ног Витьки испуганно тявкнула.
— Боюсь я, понимаете… не знаю.
— Не знаешь или боишься?
Пауза повисла на кухне. Тяжелая, гнетущая.
— Зачем вам? — тихо спросил Кретов.
— Если спрашиваю, значит, надо, Кретов. Надо. Да ты не межуйся, вспомни, что на пленку наговорил, тебе этого за глаза хватит.
— Боюсь я, — не сказал, а выдохнул Кретов.
Ельцов налил ему полстакана.
— Пей, как солдат перед атакой.
Кретов выпил, зажмурился, вздохнул облегченно.
— Кто наводил, Кретов?
— Макаров, — сказал Витька, словно груз сбросил.
— Кто это?
— Ювелир. Он на Горького в доме шесть живет.
— Ну вот видишь, а ты боялся, — усмехнулся Ельцов. — Теперь мой тебе совет. Кореша твои бывшие, милиционеры-разгонщики, когда их за задницу возьмут, тебя, как свидетеля опасного, замочат и собачку не пожалеют. Понял?
Витька наклонился, поднял пса, прижал его к груди.
— Так что же мне теперь делать, товарищ полковник?
— Вот тебе адрес. Под городом Пено в Калининской области мой товарищ лесничим работает. Я звонил ему, он о тебе знает, даст работу и крышу. Только линяй немедленно. Бери расчет и в понедельник мотай из города. А к Новому году, если захочешь, — вернешься. Понял?
— Спасибо, товарищ полковник.
— Не за что, не на курорт отправляю. Спасай своего песика.
Ельцов потрепал собачку по лохматой голове. Встал и ушел.
Он вышел в колодец двора, поднял голову, посмотрел на окна квартиры Кретова. Тот глядел на него с четвертого этажа. Ельцов повернулся и двинулся к арке.
* * *
Витька Кретов проводил взглядом бывшего начальника МУРа и допил остатки коньяка. Конечно, можно было побежать к Болдыреву и все рассказать, но ведь есть пленка. Прикупил его гад Анохин. Крепко прикупил. Теперь ему деваться некуда. Полковник Ельцов — человек солидный: если сказал, что линять надо, значит, в цвет.
Не знал Ельцов, что Витьку на той неделе выгнали с работы, он еле-еле уговорил начальство на обтекаемую запись в трудовой книжке: «По собственному желанию». Нажрался он и спал на посту, а проверяющий, сука, застукал. В пятницу он получил расчет, нажрался опять, конечно, но полтинник у него остался.
Витька быстро собрался, взял Малыша и поехал в Марьину Рощу на Стрелецкую улицу. Там, в гараже покойного дядьки, стоял новенький «запорожец», который Кретов успел закупить во время службы в группе Болдырева. Ни один человек не знал об этой машине. Ни бывшие коллеги, ни друганы из «Ямы». Не надо было им знать об этом.
Витька открыл гараж, сел в машину, повернул ключ зажигания. Двигатель заурчал басовито и успокаивающе.
— Ну что, Малыш, поедем. Там лес, озеро, тебе хорошо будет.
Витька выжал сцепление, воткнул заднюю передачу и выехал из гаража.
* * *
Игорь Дмитриевич был полностью уверен, что Кретов не побежит к Болдыреву. Он хоть и алкаш, но не дурак. Пленка легла между ним и его бывшими корешами. Не пойдет он к ним. И из Москвы подорвет наверняка. Не за себя бояться будет, а за собачку свою. Она у него и семья, и друзья. Единственное счастье в его испоганенной жизни.
Теперь Ельцову мог помочь только Гриша Певзнер по кличке Диамант. Бывший его агент, надежный и проверенный, Гриша работал с Ельцовым много лет, человек он был не бедный, поэтому те копейки, которые платили секретным сотрудникам, ему были не нужны, следовательно, никаких проверок агента не было. Когда Игорь Дмитриевич уходил из МУРа, он уничтожил неучтенное оперативное дело Певзнера.
Григорий Исаевич здорово помог Ельцову в деликатных делах, связанных с золотом и драгоценными камнями. Он давно отошел от дел, правда, иногда шустрил по мелочи, но это скорее была дань устоявшейся привычке спекулянта-ветерана, чем серьезное занятие.
Семья его уехала в Израиль, а он остался, не смог бросить двух своих кошек. Так Гриша говорил всем, а на самом деле не хотел менять сытую, обеспеченную долгими годами риска старость на неведомую заграничную жизнь. В Москве у него была неплохая квартира на улице Кирова и маленькая дачка в селе Глухово, рядом с Ильинским.
По субботнему времени дорога была почти пустой, и Ельцов миновал Раздоры, Барвиху, Жуковку, свернул к Ильинскому и въехал в Глухово. Дачку, вернее, маленький одноэтажный бревенчатый домик, плотно зажатый с двух сторон деревянными домами с резными наличниками, нашел сразу.
