— Коробка эта большой цены вещь! — Ястреб осторожно потрогал тонкую, как паутина, золотую проволоку.
— Но, к сожалению, улика.
— Уничтожим.
— Зачем? Скинь ее людям понадежнее. Бабки себе возьмешь. Есть кому сдать?
— Есть, — не задумываясь, ответил Ястреб.
Шорин открыл ларец. В тусклом свете зимнего дня камни замерцали магическим светом.
— Да, — сказал Шорин, — много крови, наверно, на этих камнях.
Он достал из бумажника две фотографии, покопался в ларце и отобрал необыкновенной красоты ожерелье, бриллиантовый кулон и перстень с огромным изумрудом. Сличил.
— Вот ради этого ты и ставил дело.
— А остальное?
— Остальное? — Шорин погладил пальцем броши, кольца, браслеты. — Остальное наверняка найдут сыскари. А эти три вещи — никогда. Помнишь, ты ставил дело по музею Алексея Толстого?
— Еще бы.
— Так вот, мой друг, ведь сыщики наши все нашли, кроме одной французской броши. Ради нее ты и нанимал этих придурков.
— Значит, сегодняшний обнос тоже за три вещи?
— Да, мой уголовный друг. Когда мы с тобой валялись на шконках в лагере, жрали баланду и считали за счастье затянуться махрой, в стране победившего социализма многое изменилось. Папа Сталин умел держать в руках всю партийно-правительственную шоблу. Они, конечно, скупали хорошие вещи, тем более что деньги им платили ломовые. Слышал, что такое пакет?
— В каком смысле?
— Не в том, мой блатной корефан, как ты думаешь. Пакет — это признак твоей значимости. Пакет — это ступень, приближающая тебя к верховной власти. Пакет — это пакет.
— Весьма убедительно, — Ястреб налил себе боржоми, посмотрел, как лопаются пузыри в бокале, — но я так и не понял, что это такое.
— Естественно, — довольно засмеялся Шорин, — номенклатурные аллегории понятны только тем, кто участвует в этих замечательных играх. Я тебе объясню просто. К примеру, ты министр…
— Я?
— Не лыбись, как параша, я сказал «к примеру». Усек?
— Предположим.
— Значит, по сталинским временам у тебя зарплата семь тысяч.
— Неплохо, — прокомментировал Ястреб, — а где пакет?
— Плюс к зарплате пакет. Те же семь штук, но без вычетов. Ни подоходных, ни займов, ничего. У тебя квартира, машина персональная плюс семейная, паек кремлевский, дача казенная в Усово на берегу реки. Деньги тратить некуда. Вот и ездили жены по комиссионкам да ювелирам вроде Макарова да покупали цацки. Этот кулон, — Шорин аккуратно поднял бриллиантовое чудо за цепочку, — тогда тысячи за четыре спокойно покупали.
Он помолчал, закурил, озорно посмотрел на Ястреба.
— Что же ты не спрашиваешь, куда делся пакет?
— Жду, когда скажешь.
— Правильно. Пакет отменил придурковатый Никита Хрущев. Это был удар по карману вождей. На всех уровнях, от ЦК до забытого богом райкома. А жить-то они привыкли широко, значит, нужно находить иные пути. А другие возможности все неправедные. Вот и закрутились вокруг министров и секретарей ЦК деловые. Кому фонды, кому землю, кому квоты на продажу, кому фирменное оборудование. Они им подпись на бумаге, а те им бабки. Вот так и началась нынешняя светлая жизнь.
— Значит, нынешняя власть воровская? — притворившись наивным, спросил Ястреб.
— Все повязаны. Вожди, деловые и блатные. Понял?
Разговор этот Ястреб просек и сделал выводы для себя совсем неутешительные. Такие, как Сашка, отмажутся, а он вполне может оказаться крайним, а с них, как известно, весь спрос. И нынче, в такси, он твердо решил рубить концы. Грохнуть Филина и залечь на дно. Только ребят своих он брать не станет, не дай бог проболтаются, тогда законники его на краю света достанут. Сам он это сделает. Вольет в португальскую бурду пару ампул клофелина. Заснет Филин и не проснется.
* * *
Утром Игорю Дмитриевичу позвонил Голованов.
— Клиент прибудет в час.
— Лады, я приеду.
Они собрались в мастерской в двенадцать часов. Саша Зверев немножко нервничал, курил одну сигарету за другой.
— Не мандражи, Саша, — успокаивал Ельцов, — дело, конечно, сложное, но верное.
— Я вам, Игорь Дмитриевич, как Богу, верю.
— Ну это ты хватил. Не обижай творца сравнением с сыщиком.
— Но ведь и он — первый опер, — весело отпарировал Зверев, — кто дело об убийстве Авеля поднимал?
— Он, — согласился Ельцов, — уел ты меня, Саша. Вот что значит Академия МВД.
— Да ничего она не значит, обыкновенные курсы по повышению квалификации.
— Идет, ребята! — крикнул Голованов. — Прячьтесь.
Ельцов и Зверев ушли в мастерскую, там из-за занавески хорошо просматривалась гостиная. Сережа ввел в комнату улыбающегося золотом зубов, щегольски одетого восточного человека.
— Это же Мансуров, — тихо ахнул Зверев, — второй год во всесоюзном розыске!
— Дорогой, — сказал Мансуров и открыл небольшой чемодан, — вот деньги, ровно та сумма, о которой вы говорили.
— Простите, я ваше имя-отчество запамятовал.
— Муртаза Фатулаевич.
— А чем вы занимаетесь, Муртаза Фатулаевич?
Мансуров достал из внутреннего кармана пиджака темно-вишневую книжечку-удостоверение с золотым тиснением.
— Прошу.
— Азербайджанская Академия наук. Мансуров Муртаза Фатулаевич, действительный член. Значит, вы академик?
— Да, — важно ответил Мансуров.
— А специализация какая?
— История.
— Это точно, — зло прошептал Зверев, — химик он великий, а образование у него неполная семилетка.
— Тише, Саша… — Ельцов поднес палец к губам.
— А скажите мне, уважаемый Муртаза Фатулаевич, откуда вы про мою фамильную реликвию узнали?
— Ах, дорогой, в «Огоньке» прочитал. — Он порылся в портфеле и достал старый номер журнала. — В пятидесятых об этом написали, а я места себе не находил. Я же историк, а здесь такая вещь. Но тогда не было у меня, бедного аспиранта, таких денег.
— А теперь нашлись?
— Всех родственников обобрал.
— Это здорово, что вы историк, вещь моя в хорошие, добрые руки попадет. Вам я согласен ее продать. Сегодня у нас среда? Давайте в пятницу в два часа. Я ее из хранилища заберу и буду вас в машине в переулке у дома ждать. Только вы не обессудьте, я двух друзей-художников с собой возьму, сумма-то большая.
— Конечно, дорогой, только и у меня просьба есть: со мной ювелир будет.
— Ювелир? — удивился Голованов.
