— Хорошо, — недоуменно ответил Юрий и еще раз подивился разветвленности дядькиных связей.
Когда Юрий садился в машину, то поймал себя на мысли, что с большим удовольствием поехал бы на дачу один. Некая двойственность стала раздражать его в Наташе. В постели она становилась искренней, какой бывают женщины, получающие удовольствие, а в остальном он чувствовал постоянную фальшь, замкнутость и скрытность. Уйдя от нее в первую ночь их близости, Юрий понял, что она не спит. Вернее, почувствовал это звериным чутьем, которое выработали в нем Африка и зона. Но тогда он списал все на ее смущение, некий комплекс стыда, приходящий утром после ночной вседозволенности. И он даже испытал необыкновенную нежность. Начало их отношений развивалось, как в ремарковском романе, когда городская река выплеснула на берег одиноких и истосковавшихся по любви людей.
Но через месяц Ельцов почувствовал какую-то недосказанность. Наташа ускользала, как обмылок на зоне выскакивал из ладони, когда он сжимал руку. Его стали настораживать ее расспросы, мастерски вмонтированные в канву, на первый взгляд, совершенно пустого разговора. Ее внезапные исчезновения, раздражительность, появляющаяся именно тогда, когда ему необходимы хоть крохи участия, и, конечно, полное безразличие к его судьбе, расцвеченное отработанными, словно театральная роль, фразами.
Даже Вовчик как-то сказал ему:
— Я эту Наташу часто встречаю в разных компаниях, холодная она, не наша.
В первые дни Ельцову казалось, что наконец он встретил женщину, которая сможет пойти с ним вместе по его нелегкому пути. Но это было как видение, словно цветной сон — промелькнул и погас. Это стало продолжением бесконечных лагерных видений. Мужская тоска по женскому телу, романтическое ожидание любви, навеянное в далекой юности книгами Паустовского и Алексея Толстого.
На зоне он почему-то мечтал, что встретит свою любовь на Тверском бульваре или на Патриарших прудах. А встретил в кабаке, дымном и шумном, под разноголосицу веселых историй и сплетен. Мечты юности, приходившие к нему на лагерную шконку, так и остались в бараке второго отряда вместе с вонью сортира и хлорки. Волшебный мир растаял, начались реальные будни.
А все-таки точна была лагерная примета — кого встретишь первого у дома, так и сложится жизнь на воле. Сволочь Витька Старухин попался ему на пути. Ну как не верить зековским байкам?
Наташу он увидел сразу. Не заметить ее было просто невозможно. Чуть левее от входа в «Асторию» стояла элегантная красавица. И Ельцов даже залюбовался. Ничего не скажешь, хороша.
Он ювелирно точно остановил машину рядом с Наташей, распахнул дверцу.
— Прошу.
— И только? — удивленно улыбнулась Наташа.
— Тогда здравствуй.
— И только? А где же извинения, нежные слова, возможно, даже клятва?
— Начнем с того, — Ельцов повернул машину на улицу Горького, — что клялся я один раз в жизни под знаменем части, с автоматом на груди, когда принимал военную присягу: «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимаю военную присягу и торжественно клянусь…» С той поры я больше не клялся и не собираюсь этого делать.
— Господи, какая глупая патетика, — брезгливо сказала Наташа и достала длинную коричневую сигарету, — до чего вы все, мужики, сдвинутые.
— А вот за что я должен извиняться, убей, не пойму.
Ельцов умело обошел светлую «Волгу» и стал на поворот на бульвары.
— Ты не звонил мне неделю.
— Наташенька, милая моя, последний раз ты разговаривала со мной так, мягко говоря, прохладно, что я просто не решался тебя беспокоить.
— Ты просто дурак. — Наташа повернулась и поцеловала его в щеку.
— Значит, дурак, а в моем возрасте это уже хроника.
— Господи, — Наташа поняла, что инициатива в ее руках, — так не хочется ехать к Женьке.
— Почему?
— Народу много будет.
— Ты же любишь общество.
— Не каждый день.
— Я тебя буду веселить.
— Ну если так… — Наташа выкинула окурок в окно. — Переделкино — это удача. Я забегу к своим, а то они мое лицо забыли.
Машина вырвалась с Кутузовского на проспект маршала Гречко, миновала вылетной пикет и пошла по Минке. У поворота на Переделкино их тормознул гаишник. Милиционер подошел, бросил руку к козырьку.
— Инспектор ГАИ, попрошу права, документы на машину.
Юрий протянул ему права, техпаспорт и доверенность.
Лейтенант внимательно просмотрел все, особенно доверенность, и сказал:
— Ваши документы можно посмотреть?
Юрий достал из кармана темно-вишневую сафьяновую книжку — удостоверение, на котором золотом был выдавлен герб РСФСР и сверкали буквы «Спорткомитет России».
Инспектор раскрыл ее и прочитал вслух:
— «Мастер спорта СССР Ельцов Юрий Николаевич является тренером».
Он внимательно посмотрел на Ельцова и засмеялся:
— А я вас знаю, я за вас в шестидесятом болел на первенстве Москвы.
— Видимо, поэтому я и стал чемпионом, — улыбнулся Ельцов.
— Точно. Все в порядке, проезжайте. — Лейтенант вернул документы.
— А ты знаменитость, оказывается, — удивленно сказала Наташа, — если бы не…
Она осеклась.
— Ну что ты замолчала, говори смело, если бы не тюрьма, то я стал бы звездой, как Эдита Пьеха.
— Я не то хотела сказать.
— Не лукавь, ты хотела сказать именно это.
Пикируясь, они проехали мост над озером и оказались в интеллектуально-литературном заповеднике. Машина ехала мимо заборов и дач, в которых, видимо, в этот момент создавались шедевры отечественной словесности, а у каждого встречного человека на лице отражались раздумья о судьбах мира.
Но это для дилетантов. Юрий, хоть и немного проработал в «Литературке», но понял, что в основном письменники, владельцы дач в этом дивном уголке, лудят романы, которые непременно должны понравиться в ЦК КПСС, а раздумья на челе у встреченных литераторов незатейливы, как грабли, и мыслят они, как попасть в тургруппу в Будапешт или вырвать денежное пособие из Литфонда.
Дача Женьки, вернее, ее родителей была как раз напротив маленького прудика. Ее отец купил дачу у вдовы хорошего, поэтому весьма небогатого писателя. Когда-то, в конце сороковых, по распоряжению Сталина группе писателей-фронтовиков здесь были выделены большие участки и по себестоимости проданы финские одноэтажные домики. Женькин отец был большой строительной шишкой. Он немного расширил дом, провел водопровод, газ, соорудил отопление, пристроил еще одну комнату и увеличил террасу, а на участке поставил изящную беседку-бельведер, и получился милый и очень уютный домик.
Ворота были открыты, несколько машин уже стояли у дачи, на участке горел костер, над которым колдовал невысокий парень в голубой рубашке и джинсах.
