– Академик Козырев, гений из бериевской шараги, тоже работал над формулой Вселенной, объединяющей Пространство, Материю и Время, – пояснил завлаб. – Его легендарный проект назывался «Большой проскок». И «Большой проскок», кажется, все же состоялся около 1948 года, ввиду этого знаменитая экспедиция 1948 года на Тунгуску открыто курировалась Берией, но маршрутную карту трижды запрашивал Сталин. Он собственноручно изменил маршрут, запретив поиски северо-западнее плато Ядуликан. Похоже, Вождь народов знал о метеорите несколько больше официальной науки…
– Погодите, погодите! – Барнаулову показалось, что завлаб заговаривается. – Но ведь между «Большим проскоком» и падением метеорита прошло ровно сорок лет…
– Вот именно… сорок! А если отсчитать сорок лет вперед, то получите 1988 год, канун распада СССР. Бомбардировка будущего идеями сталинизма потерпела фиаско, будущее осталось без подпитки из прошлого, и вот итог… Шутки со Временем смертельно опасны, ведь Время – одна из форм, в которой проявляет себя Материя, а сама Материя – это океан запертой энергии.
– А как насчет переброски часовых поясов? – спросил Барнаулов. – Не будет ли этот проект продолжением переброски северных рек и откачкой энергии, но уже в масштабах Космоса? – спросил Барнаулов.
– Опять в точку! – согласился завлаб. – Все революции и великие реформы имеют очевидное, осязаемое проявление, но сверх того незримую метафизику, тайные смыслы, доступные лишь пророкам и ясновидцам. История – это не только столкновение партий, конных армий или танковых колонн, восхождение и низвержение вождей, но и схватка метафизических сил, небесных воинств, бестелесных сил, именуемых Добром и Злом. Нынешняя атака на Время весьма опасна, но понятна. Над всей Россией – сталинское время! Его одиннадцать часовых поясов стягивают стальными обручами рассыпающееся тело империи, и в наших стенах все еще советская власть! – усмехнулся завлаб.
И он был прав: в умирающем, распроданном по частям здании советской науки еще горел очаг румяной Гестии, и поварихи в кружевных наколках помешивали украинский борщ, а на общепитовских тарелках в волнах пюре млела жемчужная селедочка, прозванная каким-то остряком «гидрокурицей».
– И в чем же заключалась убойная сила «тунгусской бомбы»: тротил, аммонал или урановая крошка? – спросил Барнаулов, нагружая поднос вкусной и здоровой пищей.
– Ни то и ни другое! Тем не менее это самое совершенное на сегодняшний день оружие.
– И что ж это за оружие?
– Антивремя! Представьте, засланец из другого Времени производит аннигиляционный взрыв в нашем Пространстве и Времени, но сам при этом нисколько не изменяется!
– Фантастика! – в простоте душевной восхитился Барнаулов.
– Чрезвычайно удобная штука! Теоретически такую «Царь-бомбу», или «Кузькину мать», можно переносить в обычном дипломате или в кармане брюк.
Барнаулов вежливо допил компот из сухофруктов, напоминающий детсадовское детство, и тепло простился с «мучеником науки».
С этого момента он, белый офицер Барнаулов, вел собственную игру, и посвящать Авенира в открывшуюся ему тайну считал опасной ошибкой.
Осколок Сталина
Жизнь успешного человека похожа на хрустальные башмаки: с одной стороны, вожделенный цокот по мраморным ступеням и изредка глоток терпкого вина из хрустальной туфельки, а с другой – ходить неудобно и лодыжку выворачивает. Страдая от жестких ледяных колодок, Марей успевал, однако, пить вино успеха, почти не морщась.
На регулярном банкете в Доме журналистов он был объявлен героем месяца, на торжествах в мэрии обаятельный передвижник из сибирской глубинки запросто пленил вице-мэра, и они выпили на брудершафт и спели а капелла:
– А я Сибири, Сибири не страшуся,
Сибирь ведь тоже русская земля-а-а…
Его выставка «Сказание о земле Сибирской» была развернута в роскошном Малахитовом зале мэрии. Зрители переходили от картины к картине вслед за художником, взявшим на себя еще и обязанности экскурсовода по собственной галерее.
– Есть на Енисее Кит-гора, там до революции проходили шаманские собрания, – вещал Марей, точно песнь выводил, – и узнали тунгусские камы, что живет в одном селении на берегу Енисея ссыльный Коба, знаменитый своей редкой рыбацкой удачей, да еще тем, что девочку от удушья спас: рискуя жизнью, высосал трубочкой дифтеритную хворь.
Заинтересовались камы, что за птица такая, да еще Кобой называется, и пригласили его на свой пир-туй. Сел Коба на собачью упряжку и погнал на север, а надо вам сказать, что ехать по льду Енисея на собачках – одно удовольствие. Едет Коба, трубочку посасывает, но к ночи дохнул мороз, и заснул Коба смертным сном: покачивается в санях ледяная статуя в папахе и бурке.
Но верно сказано, что любой сон, даже смертный, – явление временное. Вот просыпается Коба в какой-то тесноте и темени, чует – кругом жар пышет, и лежит он ничком, в чем мать родила, на горячей наковальне. А над ним над самой головой адский молот свистит, ворожит и с размаху по голове лупит, только у самых волос останавливается.
– Амба! – говорит кто-то черный, во тьме незримый. – Будет теперь у него хребет стальной, так что Черный Шаман плетью не перешибет.
Потом коваль берет клещи, переворачивает его навзничь и начинает и вроде как стальное сердце в груди ладить, и над зародом что-то кумекать.
– Амба! – говорит тот же голос. – Будет теперь у этого лядащего сила сорока мужей!
После перековки подняли тело тяжести непомерной и поставили на ноги. Земляной пол в кузне просел, порог дубовый напополам треснул. Окатили новорожденного водой из загорного студенца, одели в белую рубаху, стальным ломом опоясали, привели в большой дом-пятистенок и оставили одного.
Бродит Коба по избе, в горницы заходит, видит – стол богато убранный, поросенок с хреном на блюде млеет, и графин с наливочкой искрится, все чин чином. Тут выходит к нему сама Хозяйка Ворги, в косах самоцветы играют, глаза ясными звездами горят, и безмолвно так, как во сне, сажает за стол, кормит, поит, а после ведет на пуховое ложе.
Другой такой красы лебяжьей во всем мире нет, жилки нежные сквозь кожу светятся, жемчугами переливаются, а касаться ее нельзя и даже глазами смотреть боязно, потому как – сама Хозяйка. И глядел на нее Коба, пока сила сорока мужей не возросла у него до невозможного предела.
– Развяжи, – говорит Хозяйка, – свой пояс стальной, и ляжем с тобою почевать…
Попробовал Коба развязать стальной лом на поясе, да одна рука у него сохлая, плохо работает, не хватило сил снять с тела стальной лом.
Усмехнулась тут Хозяйка и говорит, что придется ей теперь другого жениха ждать, того, что сумеет пояс стальной развязать.
– Сила и знание, что я тебе передала, при тебе останутся, и еще возьми мою шубу из чернобурых лисиц, не чета твоей бурке!
Старые люди говорили, что было это в конце 1916 года, накануне Февральской революции, так что весною Коба уже в России очутился, и все слова Хозяйки сбылись. За тридцать с лишним лет шубейка немного поистрепалась, но Сталин все не мог с ней расстаться в память о той чудесной енисейской встрече.
