Ничего не зная об обычаях тюремной прописки, Илга мгновенно догадалась о правилах подлой игры, она наступила на полотенце и отбросила его носком кроссовки к дальняку. По камере прокатилось волна самых пестрых чувств. «Умным» ее поступок понравился, показался «положняком», «слабые» плотоядно затаились и вжались в шконки в предвкушении «цирка», а «бешеные» ждали случая излить истеричное возбуждение в долгожданной драке. Две холеные армянки не участвовали в «дележке», одна слушала маленький плеер, другая полировала ногти.
Безмолвный обмен иероглифами угроз завершился, спина Илги прогнулась упругим змеиным завитком, и тело само нашло удобную стойку: носки развернуты, плечи отброшены назад. Она не мигая уставилась на рулевую лучистыми глазами и прожигала насквозь, ломая волю, уничтожая без прикосновения. Взгляд «глаза в глаза» по тюремному обычаю воспринимался как вызов. Рулевая спрыгнула вниз и сразу увеличилась в размерах. Рядом с миниатюрной Илгой он казалась гигантом, голиафом в обвисших трениках и бесформенной вязаной кофте.
– Обработай ее, Кукарача, покажи ей цирк, она такого еще не видела! – подначивали ее подпевалы.
– Ответишь, ведьма валяная! – Рулевая резко дернула головой.
В ответ на этот угрожающий рывок Илге полагалось вздрогнуть или хотя бы моргнуть. Но она осталась стоять, исподтишка разглядывая багровое лицо, похожее на кусок сырой печенки, оплывшие плечи, вязаные джурабы с рваными носами и безразмерные треники на жирных бедрах. Эта бывшая женщина, по-тюремному – кобел, всеми силами подражала матерым паханам, но оставалась только грубой, никем не любимой бабой, стосковавшейся по ласке и материнству.
– Так, значит, прописываться не желаешь, а знаешь, что с такими бывает? – почти миролюбиво спросила рулевая.
Внезапная тишина в камере насторожила Илгу, и по всеобщему напряжению она поняла, что пропустила что-то важное, о чем уже знают ее сокамерницы, – и развязка была близка.
Рулевой все же удалось обмануть ее бдительность: стоя спиной к «дубку», тюремному столику, заваленному свертками с продуктами, она незаметно стянула со стола алюминиевую миску с заточенными «под лезвие» краями. Умелый удар такой «летающей тарелкой» одинаково легко режет и кожу, и сухожилие. С надрывным визгом рулевая запустила свой снаряд. Обгоняя визг рулевой, шленка летела в лицо Илги, но метательный снаряд внезапно изменил свое направление и врезался в стену под углом, в стороне от головы Илги. Девушка наступила на сплющенную тарелку и выжидающе посмотрела на рулевую.
Лицо рулевой внезапно стало разваливаться на отдельные части, точно на затылке кто-то вывернул стопорный винт. Больше не владея собой, она ринулась на девушку, чтобы обрушить на ее плечи и голову тяжелые боксерские кулаки. Илга выбросила вперед правую руку почти симметрично занесенной на нее длани. Стычки не произошло. Хрипя и взбрыкивая ногами, рулевая завалилась на пол. Она терзала и в клочья рвала вязаную кольчугу на своей груди.
– Уберите, уберите ведьму! Не дает дышать… – ревела она, в глазницах тряслись пустые бельма. Вокруг поверженной рулевой захлопотали подпевалы, но старшая не симулировала: на нее всерьез «накатило». Пришедший доктор диагностировал сильнейший приступ астмы и перевел Кукарачу в больничный изолятор.
В камере стало тихо. Кто-то вежливо убавил радио, и все пакеты с койки исчезли сами собой. Сокамерницы даже заварили Илге чай в железной «купеческой» кружке. Но она никак не отреагировала на эти знаки тюремной приязни, молча легла, отвернувшись к стене, и прикрыла глаза.
На миниатюрном автономном экране, проведенном в отдельный кабинет, вся эта сцена выглядела как немое кино. Наблюдатель выключил монитор сразу после того, как Илга взглядом отклонила полет метательного снаряда. На замедленных кадрах это было видно абсолютно отчетливо. Человек-удав снял золоченые очки; кроме обычного небольшого увеличения, они позволяли видеть ауру и замечать многое другое, не видимое невооруженным глазом. Этого человека звали Великий Инквизитор, но за порогом кабинета он носил вполне обычные имя и фамилию и занимался вполне обычными делами, соответствующими его образованию и наклонностям, мог быть добродушным весельчаком или откровенным занудой. Его титул Великого Инквизитора был известен немногим, но он тайно присутствовал в каждом его взгляде и поступке. Все дела, которые вела его организация, документировались и оформлялись уже потом, когда выпадали из ведения Инквизиции и интересовали только государственную машину наказания или спецслужбы.
Это дело называли «Охота на ведьм». На отвратительных ведьм, со скользкими от жира младенцев телами и летучими мышами в спутанных волосах, даже если они были стройны, занимались фитнесом и причесывались по последней моде. Женскую сущность нельзя изменить: она извечный враг порядка и воли! И эта маленькая ведьма, о которой вообще ничего не было известно, была гораздо хуже и опаснее многих других, даже если она не знала, что она ведьма.
Девушку засунули в пресс-камеру в порядке жестокого эксперимента. В случае неудачи охранники вынесли бы из пресс-камеры мешок переломанных костей, но проверка оказалась удачной, и Великий Инквизитор убедился, что не ошибся.
Дорога к Дию
Первая ночь в тюрьме, на сварных нарах, вроде жесткого росчерка под цифирью жизни, внизу под чертой – итог прожитых лет, так сказать, сухой остаток.
У Марея жизнь, собственно, и началась и зачалась на нарах ранней весной 1953 года. В том достопамятном году его родителей внезапно реабилитировали и выпустили на свободу, и на радостях они забыли обменяться адресами. Матушка осталась в Нижнем Тагиле, а когда в новогоднюю ночь 1954-го народился шустрый рыжий мальчонка, так уж поздно было справки наводить.
С той поры и колесила судьба Марея по параболе, и впервые осознал себя Марей все на тех же тюремных нарах, когда загремел по малолетке за воровство на железной дороге.
В те времена больших сроков уже не давали, но свои шестнадцать лет – гражданское совершеннолетие – он встретил в лагерном бараке. Уже тогда он пробовал рисовать, но дальше гжельской росписи на спинах и плечах малолетних преступников дело не пошло.
Добивать срок перевели его во взрослую колонию, там и свершилась его судьба одной удивительной встречей, так что после освобождения поехал Зипунов не в родной Нижний Тагил, а почти за полярный круг, к верховьям Енисея.
Сколь строга, столь и милостива была судьба к Марею, лаской ее он был сызмальства не избалован, но и подарки нежданные случались. Самым надежным, долговечным даром оказалась супруга Марея – Ульяна. Могуча и грозна сибирская Природа, и чтобы крепко слюбиться с ней и отвечать на ее нежданную ласку, нужны в человеке сила и созвучие ее характеру: ураганным песням и напору бегущих вод, каменному терпению и упорству самого маленького цветика, горной камнеломки.
Ульяна оказалась таежного нрава, нешумливая, ровная, щедрая в любви, не показно верная и до краев наполненная добротой земной и величавым дородством.
Дается такой женщине великое молчаливое знание, недоступное городской, травленной ядами бабенке. Слушала Ульяна воду и землю – и в шорохе трав ловила вести, в сплетении стеблей и веток читала знаки, – и прошлое и будущее отпечатывалась в ней яркими, подвижными картинами.
