Дорогой ценой было выкуплено это ясное зрение и сердечная прозрачность. Вещая чуткость особенно обострилась в ней после того, как единственного сына Зипуновых взяла таежная речка Уча. Запутался парень в сети-самолове и ушел на дно вослед за рыбой величины и силы невиданной, так по сю пору и не нашли. С тех пор ходила Ульяна к реке, как на родственное свидание, и творила ей одной понятное поминовение. Верила, что сын не погиб, а растворился в ее светлых пенистых водах, в тростниках высоких вдоль извилистого русла, в прядях ракит, склоненных к стремительной воде, в теле большой и малой твари, живущей в омутах и под каменьями. С той поры Зипуновы рыбу уже не ловили.
Много лет держали они еланский кордон в тайге, егерствовали и за порядком смотрели, случалось и пожары тушили, и браконьеров отваживали. Всего понасмотрелись Зипуновы за последние годы, когда повалил из больших городов настоящий «зверь», и затряслась тайга от вертолетных охот, и притихли оглушенные динамитом речки, и черными ранами на теле Земли раскрылись разоренные псовыми охотами логовища.
В то утро Зипуновы проснулись раньше обычного и в непривычном молчании занялись обыденными делами. Марей чинил во дворе зимнюю упряжь, Ульяна звенела в хлеву подойником. Вышла она из хлева непривычно бледная, глаза рукой прикрыла от яркого света и сказала такое, что Марей замер и выронил шило.
– Гиблый дух ползет с Нагольных камней, и молоко у Майки пропало, – нараспев проговорила Ульяна, соединив в единую вязь и молоко захворавшей Майки, комолой козы, и древнюю женскую тревогу. – Съездил бы ты, Мареюшка, к Дию…
В прежние времена Диями называли наставников, апостолов древней веры. В память о прежних учителях стали звать Дием и отца Николая. Лет двадцать назад, в один год с Мареем, он освободился из лагеря и поселился на берегу Енисея, в заброшенной деревне. Вдвоем они отремонтировали церковку, Марей подновил осыпавшиеся иконы, и даже изможденные постники обрели сытый и добродушный вид. Отец Николай же вовсе на иконы не обращал внимания и, кажется, вовсе не молился, а учительствовал только в ответ на мудрые вопросы Марея.
– Ох, недоброе мне чуется, – печалилась Ульяна, и Марей тоже посерьезнел, словно опалило его издалека запахом беды.
В ту ночь лег первый заморозок, а утром еще снежком сыпануло и густым инеем осолило сухую траву.
Марей оделся потеплее, подхватил рюкзак и под вопрошающим взглядом Ульяны загрузил туда пару теплых пшеничных кирпичиков. Старец Николай и сам пек хлеб, но чем еще побаловать лесного отшельника? Запряг в телегу сивого мерина и, цокнув коньку, неспешно покатил по дороге.
Широкая песчаная грунтовка петляла между болот. На размытой дороге остался наезженный след автомобильных протекторов. Колея вела к дальней заимке, где все лето жил дрессировщик Джохар Ингибаров из Москвы. Марей называл его «дядя Джо», на что Джохар не обижался, но и удовольствия не обнаруживал.
Ингибаров приехал на Енисей за белыми волками – и нашел в тайге два выводка редкой серебристо-белой масти. По чести поступил: забрал не всех, двух щенков оставил на племя. Чтобы вырастить зверей на приволье, он в Москву не поехал и собирался прожить до первого снега, поэтому Марей все же решил завернуть к нему в охотничье зимовье: может, подмога понадобится, – и все как-то спокойнее.
Но избушка и загон, где жили подросшие за лето волчата, были пусты. По всему выходило, что дрессировщик уехал не так давно, дня два-три назад, и к отцу Николаю не заезжал.
До старой Елани можно было добраться и водой, но сезон сплава уже закончился. Правда, три дня назад мелькнул на речке Уче запоздалый байдарочник, причалил у избы Зипуновых, вроде как познакомиться, но кто такой и откуда – так и не открылся, а все красочные рассказы Марея записал в кожаный блокнот.
Марей даже легонько возревновал заезжего путешественника, должно быть, молва об отце Николае достигла уже больших городов, того и гляди, паломники к нему потянутся…
Водный турист заинтересовался рассказами Марея и вызнал все подробно: как зовут, чем живет? И получает ли отшельник письма?
Письма Дий действительно получал, несколько лет после освобождения из лагеря писали отцу Николаю из Москвы, а Марей отвозил письма в заброшенную деревню.
– Кто же такие будут Померанцы? – изумился Марей диковинной фамилии, написанной в графе обратного адреса.
– Это будут апельсины, – пояснил отец Николай и улыбнулся наивному вопросу.
Самому Марею было открыто об отце Николае ровно столько, чтобы с трепетом смотреть в сторону старой Елани, где на вершине белела церквушка, точно выточенная из цельного камня, откуда в ясную погоду был виден тонкий печной дымок.
Несколько лет назад появилась у отца Николая девчушка-приемыш. Вышла из глухой тайги старуха и за руку привела девочку; куда сгинула старуха, неизвестно, а девочка осталась при Николае. С той поры возил Марей на увал козье молоко, муку и мед, а одежонку для подрастающей внуки справляла Ульяна.
Должно быть, девчонка была из не прописных, такие еще жили отдельными потерянными в тайге селеньями, и для Марея никакого чуда в появлении девчонки не было. Вместе с девочкой появилась на бревенчатой стене в избушке Дия старинная сабля с тонкой, едва заметной гравировкой. Посреди загадочных словес можно было разглядеть и имя владельца: Николай Звягинцев, юнкер…
Николай звал девочку Заряной и воспитывал строго, но с любовью. Войдя в разум, она во всем помогала Николаю, следила за хозяйством, ухаживала за маленьким огородом позади дома. Так и жили старец и девочка, выровнявшаяся за несколько лет в ладного подростка.
Денек разгуливался, солнце взошло непривычно яркое и горячее, и над кудрявыми хвойными шапками закурился парок, задышала еще не уснувшая тайга, жадно впитывая последнее тепло.
В кедрах все гуще и тревожнее застрекотали сороки. Понукая неспешного мерина, в мыслях Марей неотвратимо приближался к страшной разгадке.
На вершине горы, где стояли изба и старая молельня, было студено от резкого ветра, и крепкий ледок не растаял и к полудню. Первым делом Марей заглянул в стылую, не топленную с ночи избу и окликнул отца Николая. Дом отозвался мертвой тишиной, но все еще была надежда, что все страхования напрасны: частенько уходил отец Николай в тайгу на день, на два, где было у него особое место на одиноко стоявшем останце, гладко отесанном и вылизанном волнами древнего моря. О чем и с кем говорил Дий, боги ведают, но после его ночных бесед умирялись бури и уходили тяжелые, мертвящие землю морозы.
– Зарянушка! – позвал Марей. – Отзовись, дочка…
Внезапно обнадеженный новой догадкой, он поспешил в церковку, открыл тяжелую скрипучую дверь, прошел на цыпочках внутрь, и ноги его подкосились в коленях. В распахнутом алтаре, на престоле со сброшенной скатертью, лежала голова отца Николая. Тут же, у престола, в странной позе застыло тело, точно старец шел навстречу своему убийце… и не дошел нескольких шагов.
Приезжала милиция, и следователь прокуратуры из Красноярска кивал на похожий случай с верхотурским батюшкой, тоже – по странному совпадению – отцом Николаем. Мол, религиозных экстремистов и маньяков-душегубов развелось в стране как тараканов, дусту на всех не хватает… То ли дело при Сталине…
