Я встал и для начала включил мониторы слежения, раскиданные по всему дому, полагая, что монитор выведет любого призрака на чистую воду. Привидение деловито рылось в кладовке. Подвал был сделан в виде гигантского сейфа-холодильника стратегического назначения.
Отбросив всякую робость перед привидением, я покинул свой мезонин. Впереди, радостно виляя обрубком хвоста, семенил Флинт. Следом за призраком я спустился в подвал-холодильник и распахнул дверь.
На меня широко открытыми глазами смотрел Маркел. Флинт радостным лаем приветствовал воскресшего хозяина.
— Маркел! Ты жив? Какого черта?
Мара смотрит на меня тяжелым взглядом трансильванского изгоя. С тех пор как мы не виделись, он раздобрел и налился нездоровым румянцем.
В руках у него плоский чемоданчик-кофр. Прижимая к груди кофр, он слепо движется к выходу, явно намереваясь пройти не только сквозь меня, но и сквозь стены.
Я хватаю его за грудки и, «обнявшись крепче двух друзей», мы завершаем официальную часть нашей неожиданной встречи. У призрака явное преимущество в весе, но Мара не борец. Мне удается свалить его и, заломив его руку за спину, наконец-то задать вопрос:
— Лежать, мертвец… Ты не выйдешь отсюда, пока все не объяснишь.
— Отпусти, — хрипит Маркел, — больно!!!
Я немного отпускаю его запястье, и Мара сейчас же тянется к выпавшему из рук чемоданчику.
— «…Где богатство ваше, там будет и сердце ваше». Что у тебя тут? Деньги? С каких это пор мертвым деньги нужны?
Мара наливается воистину нечеловеческой злобой:
— Ты что, это заработал? Это все мое! Мое! Жив я или умер!
— Ладно забирай… Мальчиш-Плохиш… Кстати, похоже кто-то уже искал здесь этот чемоданчик. Но этот кто-то не удосужился заглянуть в твою «банку с вареньем».
Мара садится на пол, сплевывает кровь с разбитых губ и крепче прижимает к груди чемодан.
— Ну, а теперь сознайся, зачем тебе понадобился весь этот розыгрыш с татуированным трупом? Это уже не фокус — это убийство!
Мара молчит.
— Тебе нужно было исчезнуть? — подсказываю я, как сердобольный экзаменатор двоечнику.
Мара закипает злостью. По его пухлой роже ползут малиновые пятна, словно ему по-прежнему десять лет.
— Ты что, знал о наследстве фокусника?
— О каком наследстве? — наконец подает голос Маркел.
— О наследстве Оскара Тайбеле. Твое исчезновение совпало по времени со вскрытием его завещания. Ты знал, что за перстнем начнется охота, и решил подставить меня?
— Ну-ка, ну-ка. Что за перстень?
— Рубин, оправленный в золото.
— Маша говорила о какой-то цацке. Кажется, эта штуковина зовется «кольцом силы» и тибетские ламы могут отвалить за него немалые деньги. Она даже в Крым летала, встречалась с безумным старикашкой. Но он, помнится, сказал, что перстень найдется только после его смерти. Так, значит, эта штука у тебя?
— Его у меня нет.
— То есть как это нет?
— Было, да сплыло…
— Не шути, маленький братец. Мне наконец-то стало интересно. Я даже заинтригован. Где перстень?
— Спроси об этом рыжую кобылицу, ту самую, что позировала тебе в алмазах от «Де Брис».
— Врешь…
— С детства говорю только правду.
— Ну-ну, праведник, перстень-то скоммуниздил.
— Оно не упоминалось в завещании.
— Ах, даже так, законник ты мой. Значит, у тебя его нет? Ну и ладушки…
Маркел неуклюже переваливается на колени, встает на четвереньки, и прежде чем я успеваю опомниться, с низкого старта бросается к выходу из подвала. Я почти нагоняю его у лестницы, Флинт тоже пытается преследовать бывшего хозяина с гирляндой сосисок в зубах. Пес путается у меня в ногах, я теряю скорость, и электронный замок щелкает перед моим носом. Я ощупываю сейфовую дверь — бронированный щит выдержит затяжной штурм.
Тем временем Мара продолжает допрос.
— Скажи, где перстень или я тебя зажарю, — едва слышно доносится снаружи.
— Иди ты…
Слышен сухой треск, словно ломают сухие спички и странное бульканье. Благородный рев пламени нарастает, как шквал. Мое положение между огнем и льдом незавидно. В подвал не просачивается и капли гари, но недостаток кислорода ощущается все сильнее, его последнюю каплю мне надлежит разделить с Флинтом. Я карабкаюсь по полкам со снедью и дотягиваюсь до вытяжки. Ее жерло где-то перекрыто, и сам проход слишком узок, чтобы я мог выбраться из подвала. Внизу мечется Флинт, с его языка сбегает слюна. Тонкий собачий вой, как последний вопль о пощаде, наполняет подвал. У Флинта, в отличие от меня, есть шанс к спасению. Я поднимаю собаку и засовываю в короб. Пес трусит по трубе. На полпути он останавливается и деловито мочится на опутанный проводами блок. Летят искры, сеть коротит, еще секунда — и Флинта уже не спасти. В подвале резко гаснет свет. Я опрометью бросаюсь по ступеням наверх. Электронный стражник отключен, дверь распахивается, и в мое лицо пышет пламя.
Нижний этаж, отделанный палисандровым деревом и дубом, почти выгорел. По горящей лестнице я поднимаюсь наверх, чтобы успеть эвакуироваться через чердак. Прячу за пазуху папку с воспоминаниями и покидаю негостеприимный кров снаружи, по балконам. Внутри бушует очистительное пламя. Оседлав мотоцикл, я мчусь на маяк.
Глава 13
Эликсир атлантов
Возврати мне мой перстень, колодец.
В нем алый цейлонский рубин.
Н. Гумилев
— Трубка дает умному человеку шанс подумать, а дурак может вовремя заткнуть себе рот, — попыхивал трубкой и философствовал Штихель. — От тебя разит костром, как от лесного партизана. Ты где-то прятался?
Я рассказал обо всех своих приключениях с того момента, как покинул старый маяк.
— Все, что ты мне рассказал, очень странно, словно я заснул и забыл выключить радио, — констатировал немец. — Может быть, ты бредишь? По-моему, у тебя жар.
— Генрих, это и вправду похоже на сон. Я встретил девушку. Она улыбалась мне и доверчиво клала свои руки мне на плечи…
— Ты ничего не перепутал? — проворчал Штихель.
— Я нашел драгоценный перстень, Кольцо Чингисхана…
— Оно, должно быть, дорого стоило?
— Эта штука не имеет цены. Но его у меня выкрали, подло увели, пока я спал, и дело тут вовсе не в деньгах…
— Не говори длинно, парень — жизнь коротка. Истина всегда в одном слове. Я хорошо знаю русских. Я видел, как они живут и как умирают, для вашего народа главное — правда.
— Верно! Справедливость — главное для нас: справедливое воздаяние за труд, за подвиг, за грехи, наконец.
