После того, как загасят этот скандал, Плотникова подарит своим благодетелям очередной синий «Ягуар», по стоимости как раз около десятой доли всей «детской помощи». Синий «Ягуар» — это ее почерк, вроде «черной кошки». Для бандюков пометить место преступления — особый кайф. Геля «метит» высоко и по-крупному. Короче, все, баста! Плотникову приказано не трогать… Приказано! Понимаешь?
— Она что, под крышей «генералки»?
— Бери выше.
— Во дела! Да, облажались…
— Пусть увольняют, но извиняться я не буду. — Квит скомкал сигарету и сплюнул на мраморный пол. — Нет, чего бы мне это ни стоило, я дожму ее…
— Куда сейчас? — сочувственно спросил «захватчик».
— Отпишу портянку и махну в Сосенцы. Мутит святую воду Плотникова, ох, мутит, но на всякую хитрую гайку найдется свой болт.
Глава 5
Часовые вечности
Анчар, как грозный часовой…
А. Пушкин
«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», — сказал когда-то Пушкин. Первый поэт России был прав: в телегу — точно нельзя, а в семейный уклад — вполне. Сельский участковый и учительница — чем не идиллическая пара? На них двоих часто и держится вся общинная жизнь в русских селениях. Год назад Елена переселилась в дом Севергина и зиму отработала в здешней школе учительшей, не чая дня, когда муж сдаст служебное жилье в столице и вернется в родовую хоромину.
Двести лет простояла севергинская изба и, как солдатка, счет времени вела по войнам. И как водится это у деревенских старух, помнила каждого из большого, когда-то многолюдного рода. Вот в простой деревянной рамке выцветший портрет: усатый солдат первой империалистической, а рядом на маленькой карточке вытянулся в ранжир красноармеец в белых обмотках до колен, правее — светлоглазый морячок в бескозырке; погибший соловецкий юнга, и вновь солдаты, солдаты в крестах и звездах. Красивое статное племя, часовые вечности. Вот и портрет Егора в зеленой фуражке пограничника, с лицом, немного деревянным, и замершим взглядом, нацеленным в объектив. Древнее материнское чутье привело Алену в это родовое намоленное гнездо, в заповедный русский рай, где на ветвях поют улыбчивые сирины.
Оглянувшись на спящего Егора, Алена встала на молитву. Но сегодня мысли не слушались ее. Наивные и жаркие мечты теснились в голове, заслоняли строки молитвослова. Спохватившись, Алена каялась и отгоняла непрошеных гостей, но через минуту, против воли, вновь убегала в близкое будущее.
Полыхнут солнечным жаром Петровки, степенно минуют Успенье и Воздвиженье, и вздрогнет от слабого младенческого писка старая изба, и, вторя гулу осеннего ветра, запляшет в печи огонь, и чаще, радостнее запыхтит ноздрями хлебная квашня. С рождением их с Егором долгожданного первенца оживет и кровный родник, русский Златоструй.
Будущее виделось Алене с хрустальной ясностью, как был виден в промытое окно Царев луг и монастырь на холме. Краски этой пасторали напоминали рождественские и пасхальные открытки. Их с Егором красивая, опрятная, освященная молитвой жизнь станет примером, редким светочем среди недоброй тьмы мира сего. Едва обретенное христианство толкало ее к действию, к подвигу, к чистоте и строгости в себе самой. И до сих пор эта новорожденная вера оставалась тайной, целомудренно спрятанной от случайных глаз, но печать чистоты на всем ее облике, свет в глазах, простота и скромность одежды заставляли людей невольно оборачиваться ей вслед.
Закончив утреннее правило, Алена чинно перекрестилась и поклонилась низко, насколько позволяло бремя.
* * *
Хорошо проснуться в звонкой, как колокол, сосновой избе, где на столе алеет стакан с земляникой, а в кружке с молоком еще не опало парное кружево, где дышит теплый хлеб и семейное счастье.
Егор вскочил с постели и огляделся: жена, должно быть, уже в школе; в сельской восьмилетке завтра выпускной. У колодца он опрокинул на себя ведро ледяной воды, оделся по форме, прицепил к поясу кобуру и свистнул Анчара.
Киногруппа расположилась бивуаком в трех километрах от усадьбы, на берегу Забыти, ввиду старинного монастыря. До монастырского холма простирался заповедный Царев луг. Чуть ниже по течению темнел Волыжин лес.
Он был уже близко от стана киношников, когда полевую дорогу перегородили курганы бурой глины и траншеи. Посреди Царева луга шумел экскаватор, и Севергин двинулся в обход, по подошве Велесова холма. Его величавую вершину местные звали Утесом. Утес подпирал небеса, как священная гора, увенчанная короной монастырских стен и куполов. Вокруг холма змеились овраги, густо поросшие терном и шиповником, тенистые и влажные даже в летний зной.
Анчар трусил по едва заметной тропе, огибающей холм. Стежка петляла в «зеленке». Внезапно пес остановился, настороженно дергая носом, всем видом подавая знак: впереди кто-то есть.
Севергин на всякий случай взял пса за ошейник и двинулся по холму вверх. Преодолев крутой подъем, он очутился на природной террасе. Трое мужчин в черных рясах оглянулись на него и остановились в нерешительности. В сухощавом старце Егор признал настоятеля монастыря отца Нектария. Его спутник, высокий и сановитый, был незнаком Егору. Поодаль переминался с ноги на ногу рыжий коротышка, про таких говорят «поперек себя шире». Он водил крупным носом с широко раздутыми ноздрями, словно ловил ветер. За спиной у него висел маленький, почти детский рюкзак.
— Доброе утро, лейтенант Севергин! — Егор привычно взял под козырек. — Могу чем-нибудь помочь?
— Нет, нет, спаси Бог, — смущенно пробормотал настоятель. — Мы осматриваем окрестности ввиду близящихся торжеств, скопления паломников и…
Настоятель умолк и выжидающе посмотрел в лицо сановитого, но тот, опустив глаза, перебирал четки.
— Ну, извините, если помешал. Анчар, за мной!
И, осыпая кремешки, Егор рассчитанными прыжками двинулся к подножию холма.
На приветливом берегу Забыти раскинулся «исторический» бивуак. Расседланные кони прохлаждались по брюхо в воде, стрельцы, скинув кафтаны и сапоги, жарились на солнце с видом вынужденного безделья. Цветастые фургончики, разбросанные тут и там, напоминали цыганский табор.
— «…И всю природу, как туман, дремота жаркая объемлет, и сам уже Великий Пан в пещере нимф спокойно дремлет…» — вслух читала худосочная барышня, должно быть готовясь к поступлению в студию. Егор пару раз ударил в ладоши.
— Браво… Браво… С нимфой мечтал бы познакомиться, но сейчас мне нужен Великий Пан.
— Так вам, должно быть, к Версинецкому, — догадалась девушка.
Она проводила милиционера к березовой роще, где на поляне вповалку отдыхала съемочная группа.
— Лейтенант Севергин. Искали?
Режиссер Версинецкий, коротконогий и толстенький, похожий на бородатого сатира, колобком скатился с травы и отряхнул джинсы.
