Но, как говориться "гладко было на бумаге…". Очередной снаряд с "Цусимы" перебил рулевое управление и "Донской", не имея возможности управляться даже машинами, поскольку был одновинтовым, не сумел, как планировал его отважный командир, заложить достаточно крутой поворот к берегу Окиносимы. "Дмитрия Донского" по дуге большого радиуса неумолимо проносило мимо островка. Японцы постарались воспользоваться этим по максимуму и их крейсера заняли позицию между русским кораблём и маленьким кусочком суши, отсекая "Донского" от спасительных мелей. Бой приходилось продолжать на глубине и в случае гибели оставалось только надеяться на то, что тонущих противник всё-таки будет спасать. Но эти мысли проносились только где-то в глубине подсознания русских моряков. Пока они жили и дышали только боем.
Только "быстрее подавать", "быстрее и точнее наводить" пульсировало в мозгу каждого, кто находился у пушек. Не о родных и любимых были их мысли в этот момент, не о себе, не о Боге. Да и не о России, честно говоря. "Продать свою жизнь подороже" было главным девизом почти у каждого в эти минуты на обречённом корабле. Ну или более оптимистичное: "Ни хрена! Мы им, сукам, ещё покажем!".
И они продолжали, как заведённые, таскать снаряды к орудиям (а каждый шестидюймовый – полцентнера, а уже не первый час эти снаряды они таскают), целиться, несмотря на разъедающие глаза пот, дым пожаров, взрывов и выстрелов. Продолжали тушить пожары, игнорируя свистящие рядом осколки. Продолжали бороться…
— А может и к лучшему это, Иван Николаевич. Попытались бы мы крейсер об камни разбить, так японцы же непременно попытались бы его подлатать и оттащить в ближайший порт под своим флагом. Как ни крути – это был бы их трофей в сражении. "Русский броненосный крейсер захвачен в плен!". И возразить было бы нечего. Факт, — Шольц вопросительно посмотрел на командира.
— Пожалуй вы правы, Густав Степанович. Может и действительно – всё к лучшему.
— Может. Но солёной водички нам, вероятно, похлебать всё-таки придётся. И не в наши с вами годы надеяться на то, что мы продержимся в холодной воде до тех пор, пока "победители" не вытащат нас из неё за шиворот.
— Отставить похоронное настроение! — весело глянул на своего штурмана и друга командир, — ещё повоюем… Ах!
Взрыв относительно небольшого стодвадцатимиллиметрового снаряда с "Идзуми" буквально нашпиговал осколками боевую рубку "Донского". Живых в ней не осталось. Только полуживые. И то ненадолго. Но Лебедеву и Шольцу бог войны подарил быструю и лёгкую смерть.
Крейсер при этом остался на курсе. Старший офицер Блохин, чудом уцелевший среди взрывов и пожаров, быстро прибыл из кормовой рубки и принял командование.
Положение было аховым. Запас плавучести стремительно уменьшался, подошедший старший артиллерист доложил что снаряды…
— Всё, братва, курим! — правая кормовая шестидюймовка выпустила последний свой "гостинец" в сторону вражеских кораблей. Погреб боезапаса был затоплен во избежание взрыва, когда в нём начался пожар. Стрелять было больше нечем…
Мичман Лукомский, командующий орудием в бою, был ранен в шею, и его уже двадцать минут назад отвели в лазарет. До сих пор матросы управлялись с пушкой самостоятельно.
— Может… Там помочь где-то надо? — неуверенно, явно надеясь на отрицательный ответ, спросил подносчик Журавлёв.
— Да пошёл ты! — со злостью выдохнул наводчик орудия Снетков. — Дайте хоть перекурить перед смертью! В нептуньем царстве с огоньком туго. Всё! Под дулом винтовки с места не сдвинусь, пока цигарку не выкурю!
— И правда, братцы, давайте передохнём, покурим, а там… И по новой можно воевать. А сейчас уже, ну честное слово – ноги не держат. Да и не нужны мы вроде нигде особо, — ещё один комендор устало прислонился к переборке и достав из кармана кисет стал сворачивать самокрутку.
Матросы уселись прямо на палубу и задымили махрой. Курили молча, говорить не хотелось, грохот пушек и близкие фонтаны от падения вражеских снарядов стали настолько обыденным фоном, что совершенно не отвлекали на себя внимания. Даже когда в рубку попал очередной японский гостинец никто не повернул головы в направлении взрыва.
И вдруг послышались регулярные гулкие звуки ударов металла о металл.
— Кто это там уже нам отходную звонит? — лениво спросил один из курящих.
— Посмотреть, что ли? Рядом вроде, — Снетков приподнялся, встал и выглянул из каземата. — Ох и ни хрена себе! Цветанович грот-мачту рубит!
— Чего?! — остальные тоже повскакивали и их взору открылось совершенно фантасмагорическое зрелище: дюжий матрос "рубил" пожарным топором стальное основание мачты. Рубил сосредоточенно, не оглядываясь и не реагируя на мечущегося вокруг и матерящегося ревизора крейсера.
— Он что, рехнулся? — обалдело выговорил Журавлёв.
— А тебя удивляет? Как мы тут ещё все не рехнулись. Пойти оттащить, что ли?
— Ага! Чтобы он тебя этим топором по кумполу приложил. Хочешь?
— Ну ведь не слушать же этот перезвон постоянно…
…Сухой треск револьверного выстрела был чётко различим даже на фоне грохота пушек. Обезумевший матрос упал и гулкий грохот перестал разноситься по кораблю.
— Ну чисто собаку… — сплюнул Журавлёв.
— А ты хотел этот звон до последних минут слушать? Или сам топором по башке получить? Ладно… Покурили. Пошли к ревизору, небось работа найдётся, чтобы минут с десяток лишних прожить…
Ничего удивительного в данном эпизоде нет. Человеческая психика – очень устойчивая штука, но, вполне вероятно, что после пребывания в аду разрывов, визжащих рядом осколков, огня, пышущего жаром вокруг, среди воплей раненых и вида оторванных конечностей… Выдерживают не все. Хоть в основном милосердное сознание отключает подобные "раздражители", не даёт думать о них, и уж тем более "примеривать это на себя", иначе воевать вообще бы почти никто не смог, но всё-таки случается… После боя только среди выживших, только на "Дмитрии Донском", было четверо сошедших с ума. А на всей эскадре таких оказалось под три десятка…
Ещё несколько снарядов настигло русский крейсер. Ещё сильнее накренился корабль на левый борт, но тут с ужасающим скрежетом на борт правый легла разбитая первая труба и крен даже немного спрямился. Пушки замолкали одна за другой и огрызался несгибаемый ветеран уже совсем вяло. Однако японцы опасались идти на сближение, чтобы побыстрее добить горящего от носа до кормы "старика".
Но продолжая идти прежним курсом, значительно превосходя "Донского" в скорости, "Цусима" и "Идзуми" открыли для него возможность прорваться у себя под кормой к берегам Окиносимы и русский крейсер стал медленно, но верно приближаться к острову.
Пара японских истребителей попыталась парировать эту попытку и вообще покончить наконец с этим "непотопляемым" кораблём. Увеличив ход до двадцати двух узлов они пошли в минную атаку. Но умирающий лев быстро дал понять, что шакалы рановато пытались "вкусить его плоти" – быстро захлопали три уцелевшие пушки левого борта и головной "Асасио" тут же попал под накрытие. Раздался взрыв в середине его корпуса, но японский миноносец даже окутавшись паром не сбавлял скорости и не отворачивал с атакующего курса. За ним следовал и второй, "Сиракумо".
