Много лет назад меня научили класть у огня камни — если потом их завернуть в мешковину, получается отличная грелка. Мне подумалось, что Аделе тепло не помешает. Что-то подсказывало: наши влюбленные голубки не привыкли ночевать в пещерах.
Говорят, что подобное стремится к подобному; коли так, эти двое были созданы друг для друга. Оба белокурые, с широкими саксонскими лицами, глаза — как незабудки. Осмонд — плотный, кряжистый, с чистой светлой кожей на зависть любой девице. Адела — такая же по-саксонски ширококостная, но, в отличие от мужа, сильно исхудавшая; скулы заострились, словно ее не одну неделю морили голодом, под глазами пролегли темные круги. Некоторые женщины, первые месяцы как понесут, почти не могут есть из-за тошноты; если Адела истаяла по этой причине, то теперь она вполне оправилась, поскольку в ту ночь ела с большим аппетитом.
После ужина она прилегла на дорожный мешок, а Осмонд все суетился вокруг и спрашивал, согрелась ли она, не болит ли у нее что, не хочется ли ей есть или пить, покуда Адела со смехом не попросила его успокоиться. Однако он не унялся, а принялся в двадцатый раз спрашивать меня, не живут ли в ущелье разбойники и душегубы.
Тот же вопрос тревожил и Зофиила. Нам пришлось оставить лошадь с повозкой под обрывом, и, хотя мы укрыли фургон ветками, а лошадь стреножили в густых кустах, где ее не видно было с дороги, Зофиил не успокоился, пока не перетащил свои ящики в пещеру и не составил позади нас. Никто не посмел спросить, что в них, дабы не усугублять подозрительность Зофиила, но это явно была не еда, потому что за бобами для похлебки он снова ходил к фургону.
Жофре лежал в дальнем конце пещеры, с головой укрывшись плащом. Родриго звал его погреться к огню, однако юноша отговорился тем, что хочет спать; мне, правда, показалось, что сна у него ни в одном глазу. Видимо, юноша притворился сонным, чтобы избежать общества Зофиила, хотя трудно избежать общества человека, с которым ночуешь в одной пещере.
Жофре был как на иголках с тех самых пор, как мы вытащили повозку из грязи. Он явно боялся, что фокусник снова заведет разговор о его проигрыше. Мне тоже не хотелось, чтобы эта история выплыла на свет. Неровен час, Родриго, узнав, сколько их кровных просадил Жофре, устроит тому взбучку, и мальчишка убежит в ночь — тут уж точно кто-нибудь сломает себе шею: или сам Жофре, или мы, разыскивая его в потемках.
Покуда Зофиил возился с ящиками, ему было не до разговоров, но, когда путники окончательно устраиваются на ночлег, тут-то обычно и возникает беседа. Мне подумалось, что лучше сразу увести ее как можно дальше от фокусов и пари.
— Адела, это твое первое дитя? Думаю, да, судя по тому, как твой бедный муж вокруг тебя суетится. Радуйся, пока так, а то, когда тебе придет время разрешиться вторым, Осмонд вместо забот станет донимать тебя жалобами на головную боль.
Адела, покраснев, взглянула на Осмонда, но промолчала.
— Тебе лучше поторопиться, не то у бедняги от волнения сделается горячка. Когда срок?
— На Рождество или чуть раньше, — робко отвечала Адела, снова косясь на Осмонда.
Тот погладил ей руку и скривился, словно от боли.
— Еще четыре месяца. Если она уже сейчас не может идти, то что будет в декабре? — холодно полюбопытствовал Зофиил.
Осмонд бросился защищать жену.
— Может она идти! Просто в давке на выходе из города ей стало нехорошо. Вообще-то она сильная. Верно, Адела? И потом, у нас будет свой дом задолго до того, как ей придет время родить.
Зофиил повернулся к Осмонду.
— Свой дом, говоришь? У тебя есть имение? Деньги? — Он отвесил глумливый поклон. — Простите, милорд, я и не знал, что путешествую в обществе родовитой особы.
Осмонд побагровел.
— Я заработаю.
— И как же, позволь осведомиться? — Горячность юноши явно забавляла Зофиила. Он взглянул на пожитки молодой пары. — Вы путешествуете налегке. Так кто ты, мой юный друг? Купец? Жонглер? Может быть, вор?
Осмонд сжал кулаки, и Адела схватила его за рубаху. Он глубоко вздохнул, явно сдерживая резкие слова.
— Я, сударь, живописец, малюю святых на стенах церквей. Рождество, Распятие, Страшный суд — все это я могу написать.
Зофиил поднял бровь.
— Вот как? Что-то я не слыхал о женатых живописцах. Вроде бы на этом богоугодном поприще подвизаются монахи и послушники.
Адела закусила губу. Она что-то собиралась сказать, но Осмонд ответил раньше.
— Я расписываю церкви, которые расположены вдали от монастырей — такие, куда не доходят живописцы-монахи. Я работаю в бедных церквях.
— Тогда ты и жить будешь бедно.
Осмонд снова сжал кулаки.
— Я могу заработать на...
— Что это за звук? — Жофре, уже не притворяясь спящим, откинул плащ и смотрел куда-то за огонь.
Зофиил мгновенно вскочил и вгляделся во мрак. Мы прислушались, но различили лишь потрескивание поленьев и грохот бегущей воды. Через несколько мгновений Зофиил мотнул головой и опустился на место. Тем не менее взгляд его по-прежнему то и дело беспокойно устремлялся в непроницаемую тьму.
Родриго, покосившись на Осмонда, все еще красного от обиды, нарушил затянувшееся молчание.
— А ты куда путь держишь, Зофиил?
— Я намеревался отправиться в Бристоль и там сесть на корабль. У меня дела в Ирландии.
— Ты опоздал, — вмешался Осмонд. — Если на ярмарке сказали правду, то закрыты все порты от Бристоля до Глостера.
Он заметно повеселел от мысли, что великий Зофиил столкнулся с непреодолимой преградой. Фокусник сверкнул глазами.
— В Англии есть и другие порты, кроме Глостера и Бристоля, или в школе тебя этому не учили? Я, разумеется, полагаю, что ты получил какие-то начатки образования. Хотя, возможно, твой бедный учитель сразу поставил на тебе крест — и кто его за это осудит?
Адела снова схватила Осмонда за рукав и с робкой улыбкой обвела нас взглядом.
— Куда вы теперь пойдете, раз ярмарка закрылась?
— Мы трое идем к усыпальнице святого Джона Шорна, — ответил Родриго, не дав мне раскрыть рот. — Сам я там не бывал, но камлот говорит, что в городе много гостиниц, много паломников. Будет и заработок, и крыша над головой. Думаем пожить там, пока не кончится чума. Если гробницу не закроют.
Осмонд нахмурился.
— Я думал, что знаю всех английских святых, но про такого впервые слышу.
— Потому что он не святой, — вставил Зофиил, по-прежнему напряженно вглядываясь в темноту.
Мне пришлось объяснить:
— Да, его и впрямь пока не канонизировали. Только не говори это громко в его усыпальнице — местный причт и селяне могут оскорбиться. Он умер меньше тридцати лет назад; тамошние жители твердо верят, что праведного Джона причислят к лику блаженных, поэтому величают его святым уже сейчас. Как бы то ни было, совершенные им чудеса собирают толпы.
