Почти все фигурки были завершены, только руки и лик Марии остались недописанными — художник успел лишь наметить красным контуры.
Осмонд подошел к стене.
— Дева Мария Милосердия. Наша небесная заступница, защита всех, на нее уповающих. А вот дарители, — он показал на фигурки купца с женой, — на средства которых возвели часовню. Деньги на это пошли немалые. Странно лишь, что работы забросили незадолго до завершения, да еще в такое время, когда молитвы никому не помешают.
— Может быть, купец с семейством пал жертвой чумы или прихотей торговой фортуны и не смог заплатить строителям. Что им оставалось — не работать же бесплатно! Кто знает, сколько еще таких же заброшенных строений ждет впереди.
— Вряд ли в наши времена купец мог прогореть. Несколько лет неурожая сделали торговцев богачами. Чем скуднее жизнь бедняков, тем вольготнее живется богатеям. Знаю по собственному отцу.
— Так твой отец торговец?
Осмонд кивнул и отвернулся. Мне не хотелось давить на него — каждый из нас имеет право хранить свои тайны.
— Значит, дарителей постигла иная, страшная участь. Чума не разбирает, беден ты или богат.
Мой взгляд упал на кисть в руке Осмонда.
— Вряд ли тебе удастся хоть что-нибудь здесь заработать, по крайней мере, пока не кончится эта напасть.
Осмонд улыбнулся, его мрачность вмиг улетучилась.
— На это я и не рассчитываю. Моя работа станет пожертвованием. Надеюсь, что Святая Дева смилостивится над нами и Адела произведет на свет здорового младенца.
Осмонд вскарабкался на мостки и принялся с разных сторон разглядывать лик Марии, примеряясь к первым мазкам.
Он так ушел в себя, что, кажется, забыл о моем присутствии. Лоб юноши сморщился от напряжения, на лице застыла полная отрешенность.
— Когда строители вернутся, они решат, что лик Святой Девы сам проступил на стене. Вот увидишь, когда-нибудь эту часовню еще наводнят пилигримы!
Не отводя глаз от стены, Осмонд рассмеялся.
— Значит, придется нарисовать самый прекрасный лик во всей Англии, иначе кто ж поверит в эдакое диво!
В течение следующих дней редкий прохожий пересекал мост у часовни. Стояла сырая и промозглая зима — не лучшее время для путешествий, если только вас не гонит из дома крайняя нужда. Семьям, которым пришлось сдвинуться с места из-за наводнения или чумы, не было нужды забираться так далеко от города, ворота которого пока оставались открытыми. В городе куда легче найти работу или недорогую таверну, да и милостыню просить проще на людных улицах, чем на пустынной дороге. Те же, кому приходилось пересекать мост, бросали в сторону часовни мимолетный взгляд, крестились, бормотали молитву и продолжали путь. Благочестивому путешественнику и в голову не приходило спешиться и поставить свечу в часовне, пребывающей в таком небреженье, а огней по ночам мы не зажигали, боясь привлечь тех, чьи помыслы не так честны.
Настало рождественское утро. В полдень колокола созвали прихожан на Ангельскую мессу, на закате — на мессу Навечерия, но мы не вняли их призыву. Как и большинству англичан, в это Рождество нам было не до молитв. Сегодня во множестве церквей молчали колокола и не горели свечи, ибо не осталось никого, чтобы их зажечь.
Говорят, что в сочельник пчелы в ульях распевают псалмы, коровы в хлевах преклоняют колена, овцы поворачивают головы на восток, а всяк дикий зверь молчалив в своей берлоге. Если это и вправду так, то звук, раздавшийся после того, как затих колокольный звон, был лаем потревоженных городских дворняг. Во всяком случае, именно так объяснил его Осмонд припавшей к нему Аделе. Впрочем, вряд ли он сам верил собственным словам. Нам было не впервой слышать вой одинокого волка.
Осмонд крепче прижал к себе жену.
— Даже если это волчий вой, нас защитят толстые стены и крепкая дверь. Сюда даже мышь не проскочит, куда там волку!
— Сильно же он оголодал, если подобрался к городу так близко!
— Даже если их там целая стая, в часовне нам ничего не угрожает. Спи спокойно, милая.
Не знаю, удалось ли Аделе забыться сном в эту ночь, но мне не спалось. Волчий вой не выходил у меня из головы. За каждого зверя была назначена награда, поэтому волки не осмеливались появляться вблизи городов и дорог. В последние годы голод вынуждал стаи подбираться к уединенным фермам и усадьбам, но ведь мы передвигались по большакам. Почему тогда мы так часто слышали волчий вой? Неужели выл один и тот же зверь? В подобном утверждении не было ни капли смысла, но все же мысль о преследующем нас одиноком волке заставила меня поежиться.
Внизу было по-прежнему сыро. Слабое тепло жаровни не могло разогнать холод. По ночам шум реки становился слышнее, и несколько раз меня будил страх, что вода врывается в крипту.
Сигнус, который уже несколько ночей метался и что-то бормотал во сне, внезапно вскрикнул и сел. В слабом свете жаровни видно было, что его сотрясает дрожь.
Наригорм смотрела прямо на него. Она сидела у стены, закутавшись в одеяло. Внезапно из ее ладони что-то выпало, тихо клацнув по каменным плитам, но Наригорм тут же схватила оброненную вещицу. Запахнув одеяло плотнее, девочка прижалась к коленке щекой и отвернулась к огню. Ложилась ли она в эту ночь? Пронизывающий холод не щадил ни старых, ни юных.
Сигнус встал на ноги и на цыпочках поднялся по винтовой лестнице.
— Осмонд, ты спишь? — прошептала Адела. — Наверное, Сигнус заболел. Слышал его крик? Нужно пойти за ним.
— Да не болен он, — сонным голосом откликнулся Осмонд. — Может быть, ему совесть спать не дает. Я не хочу, чтобы ты находилась с ним наедине. Он опасен. Кто может знать, что придет в голову такому?
— Но ты же не думаешь, что это он убил...
— Да замолчите вы, спать мешаете, — раздалось из угла ворчание Зофиила.
Все-таки нам удалось уснуть в эту ночь, потому что, когда мы снова открыли глаза, сумрак крипты отступал перед дневным светом. За ночь пронизывающая сырость так впиталась в кости, что мне пришлось некоторое время простоять у жаровни, чтобы разогнуть спину. Осмонд, несмотря на неспокойную ночь, пребывал в превосходном расположении духа. Он вознамерился отметить праздник и уговорил Жофре и Родриго поставить сети на уток. Даже Зофиил неохотно согласился порыбачить.
Родриго и я еще возились с влажными башмаками, когда шаги Осмонда и Жофре стихли наверху. Остальные — всяк по своим делам — последовали за ними, и в крипте осталась одна Наригорм. С прошлой ночи девочка так и сидела, скорчившись у жаровни с куклой в руках. Пришлось окликнуть ее.
— И ты, девонька, пошевеливайся. Если охотники вернутся с добычей, нам понадобится хороший огонь. Ты поищешь хворост на том берегу, а я — на этом.
— Не хочу собирать хворост. Хочу охотиться.
Родриго хмыкнул.
— Этим займутся Жофре и Осмонд, bambina. Речка слишком бурная, слишком опасная для такой малышки.
