Все вельможи, принимавшие участие в Крестовом походе, стали прибывать в Константинополь в сопровождении людей самых разных национальностей, разговаривавших на разных языках. Элеонора краем глаза видела этих предводителей, когда они посещали роскошный особняк, чтобы переговорить с графом Раймундом. Первым франком, который прибыл в Константинополь, был Гуго Парижский, брат короля Франции. Маленький флот французского принца потерпел крушение, многие из его воинов утонули, и их разбухшие трупы, выброшенные волнами, через некоторое время усеяли берега заливов и островов. Однако ходили слухи, что на каждом из этих трупов был виден красный крест — явный признак того, что они выполнили свою клятву и получат вознаграждение Господа. Прибыл Готфрид Бульонский — с жесткими как проволока волосами и суровым выражением лица. С ним был его честолюбивый и коварный брат Болдуин. А тем временем Адемар из Ле-Пюи, лукавый и воинственный епископ, с головой, до сих пор не зажившей после удара, полученного им в Склавонии, привел к Константинополю остатки войска графа Раймунда и удобно расположил их в полях и лугах за пределами города. Приехал преисполненный собственной важности Роберт Короткие Штаны, герцог Нормандский. Он был рыжий и краснолицый, веселый и общительный, ленивый и беспечный, но в то же время герцог был непревзойденным наездником и опытным воином. Последним прибыл Боэмунд Тарентский, светловолосый норманн ростом выше шести футов, с лицом хищного орла. У него были сильные руки опытного бойца, прекрасно владевшего мечом. Будучи прирожденным воином, Боэмунд чувствовал себя в бою, словно птица в полете. Греков он недолюбливал. Немногим раньше он воевал в Северной Италии и Греции, пытаясь выкроить территорию для собственной империи, но получил отпор. Теперь он привел пятьсот рыцарей под своим ярко-красным знаменем. Его целью был Иерусалим, однако он пристально присматривался и к другим территориям и владениям, на которые можно было заявить права. Боэмунду составил компанию его племянник Танкред Тарентский, наилучший фехтовальщик среди норманнов, человек одного склада с Боэмундом, однако больше пекущийся о своей душе и крови на своих руках, чем о захвате богатой добычи.
Все эти властители собрались в Константинополе, как стая хищных птиц. Император, хитрый как змея, принял их с изысканными подношениями: там были золото и серебро, дорогие ткани, украшенные драгоценными камнями седла и упряжь, новые мантии, корзины с засахаренными фруктами и винами, охлажденными в снегах с Олимпа, ларцы и сундуки, отделанные сверкающими сапфирами, кусочки слоновой кости, вышитые покрывала и искусно выкованные мечи. Алексий развлекал и угощал предводителей, а тем временем их последователи числом более семидесяти тысяч пребывали за пределами города, регулярно снабжаемые едой и питьем, но тщательно охраняемые эскадронами туркополов в остроконечных шлемах из вороненой стали или надвинутых на брови белых тюрбанах. На этих туркополах были доспехи, надетые поверх свободных камзолов, и штаны, заправленные в сапоги для верховой езды с высокими каблуками. Все они были хорошо вооружены дротиками, луками и мечами. Гуго все это тщательно брал на заметку; он очень сожалел, что предводители франков не сделали то же самое, ведь их будущие противники, турки-сельджуки, были вооружены примерно так же и в бою придерживались той же тактики «бей-беги», которая производила сокрушительный эффект.
Несмотря на всю свою услужливость и щедрость, Алексий смотрел на франков, как фермер смотрит на злых собак, которых он привел, чтобы те изгнали волков: этих собак надлежало держать под строгим контролем. Может, франки и были преданы богоугодному делу, но у него тоже были свои дела, и он был полон решимости склонить крестоносцев к тому, чтобы они сделали их вместо него. От каждого из вельмож он потребовал клятву верности, и они, после некоторых препирательств, пообещали передать в распоряжение императора все захваченные города в обмен на военное содействие и поставки провизии. Алексий в свою очередь поклялся передать в распоряжение крестоносцев двадцать тысяч воинов под командованием своего полководца, туркопола Татикия — хитрого и опытного командира, ветерана греко-турецкого происхождения. Когда-то в бою он лишился носа, и ему вставили искусственный из блестящей стали. Татикий тоже устроил франкским военачальникам несколько роскошных пиршеств. Франки, привыкшие к промозглым и продымленным помещениям с грязными коврами, отапливаемым кострами, которые разводились прямо на полу, были поражены яркими обоями, мраморными стенами, роскошными тканями и банями, благоухавшими сандаловым деревом и розовым маслом. Они общались со стройными темноглазыми женщинами в одеяниях из темно-оранжевого шелка, розового и голубого льна, подпоясанных пурпурными и золотистыми тесемками. Алексий открыл свои сокровищницы и раздал предводителям золотые монеты, а простым крестоносцам достались медные. Однако он явно играл с огнем. Когда предводители собрались для принесения клятвы, один из них бесцеремонно уселся на оказавшийся свободным трон императора, и его соратникам пришлось применить грубую силу, чтобы стащить его оттуда. Новые размолвки произошли тогда, когда некоторые из франкских предводителей открыто высказали свои подозрения относительно Алексия. Однако в конце концов соглашение все-таки было достигнуто, жребий брошен, и авангард крестоносцев должен был переправиться через пролив под названием Рукав Святого Георгия в Анатолию, где султан Килидж-Арслан рассчитывал истребить его точно так же, как он истребил орду Петра Пустынника. Этот бывший предводитель народной армии потерял всю свою харизму и теперь стал раздражительным, надломленным человеком. Он собрал жалкие остатки своих орд и сформировал из них отряд, ставший известным как «Армия Господа». Все, что ему оставалось делать, это сетовать на то, что Дух Святой покинул его и что он и его последователи понесли справедливое наказание за прошлые грехи.
Что же касается Элеоноры, то она твердо настроилась поговорить с Гуго и Готфридом. Она хорошо понимала, что в Анатолии крестоносцы столкнутся с такими же большими опасностями, как и в Склавонии, и поэтому настойчиво пыталась при каждой возможности устроить допрос Гуго, но тот упрямо уходил от ответов до тех пор, пока не настал канун Дня святого Афанасия. На следующий вечер было назначено пиршество, на которое Гуго собирался пригласить авторитетных руководителей братства и попытаться с их помощью учредить в нем порядок даже более строгий, чем первоначально. Накануне вечером он, Готфрид и Теодор взяли с собой Элеонору и повели ее в город по узким проходам и переулкам мимо рынков и базаров, мимо смрадных сточных канав и людных набережных. Наконец они вышли на огромную площадь Августеон — обширное пространство, залитое солнцем, отражавшимся от матово-белых мраморных портиков и стен, сплошь отделанных золотом, серебром и бронзой. Над площадью возвышалась огромная статуя Константина, а чуть поодаль виднелся извилистый вход в собор Айя София — Святая Мудрость — с позолоченным куполом. В нем нараспев молились длинноволосые священники и курился ладан.
Внутри собора Теодор сначала показал им изображение святой Девы Марии, из глаз которой беспрестанно капали слезы; потом каменные скрижали, принесенные Моисеем с горы Синай, бронзовые трубы Иисуса Навина, повергшие стены Иерихона; а также жезл Аарона. Они разглядывали все эти реликвии под беспрерывный речитатив «Господи, помилуй». Под конец Элеоноре показали различные изображения лика Спасителя; ее провели от одной стороны алтаря к другой, демонстрируя рисунки и иконы, обрамленные золотом, серебром и драгоценными камнями.
