— Смотри, Элеонора, — прошептал Гуго, — видишь, они все одинаковые или почти одинаковые.
Разные изображения отражали различное индивидуальное видение Божественного лика, однако между всеми ними было заметное сходство: вытянутое лицо с выразительными глазами, тонкий нос, полные губы и волевой подбородок. Это был человек с усами, бородой и длинными волосами рыжевато-коричневого цвета, собранными по обе стороны в косы так, как это до сих пор делали некоторые евреи-мужчины. После этого друзья покинули святое место и, перейдя через площадь Августеон, остановились, чтобы полюбоваться двенадцатью бронзовыми фигурами, которые двигались, показывая направление ветра. Потом Теодор вывел их через лабиринт переулков к причалам — настоящему вавилонскому столпотворению, где слышались пронзительные крики на различных языках народов мира. Грек-наемник снял в таверне недорогую комнату над лестницей и заказал вино, хлеб, а также сильно сдобренное специями рыбное блюдо, которое он аккуратно разложил по мискам.
Было видно, что Гуго и Готфрид стали полностью доверять Теодору. Элеоноре это нравилось. Теодор был их единомышленником, и за последние несколько недель ее восхищение эти добродушным, решительным и рассудительным человеком лишь возросло. Он улыбнулся и подмигнул ей, когда Готфрид прочитал благодарственную молитву перед вкушением пищи. Какое-то время они ели молча, а потом Гуго собрал остатки пищи с тарелки кусочком хлеба, бросил его себе в рот и молча уставился на сестру.
— Что, наконец-то решился поведать мне свою большую тайну? — подтрунила она над ним.
— Нам надо было удостовериться. Теодор, как и братья Альберик и Норберт, успел побывать в Иерусалиме, и до него тоже дошли слухи.
— Какие слухи, Гуго?
— Что мы идем в Иерусалим, — начал Готфрид, — освободить владения Христовы от турок, которые захватили Святую землю…
— Да полно тебе, Готфрид, — улыбнулась Элеонора. — Я и так знаю, куда мы идем и зачем.
— Неужели? — спросил Гуго. — Элеонора, причин идти в Иерусалим так же много, как и самих крестоносцев. Боэмунд Тарентский хочет создать новое княжество. В Италии и Греции у него это не получилось. То же касается и других наших предводителей. У Роберта Нормандского уже есть герцогство, однако его заела скука, и он предпочел захватывающее путешествие и грохот битвы рутине управления своими землями. То же касается и нас. Захотела бы ты остаться в Компьене и надеяться, что какой-нибудь достойный рыцарь предложит тебе руку? А мы бы тем временем коротали наши дни в турнирах, устраивали набеги на владения наших соседей и ждали, пока граф Раймунд не позовет нас в еще один поход в Иберию или же король Филипп — помочь ему в очередном приграничном конфликте с фламандцами.
— Элеонора, — добавил Теодор, — кто-кто, а ты должна понимать следующее: освобождение Иерусалима и храма Гроба Господня — это идея, которая является священной для всякого, кто хочет посвятить свою жизнь Богу и служить ему в качестве монаха или монахини. А рыцари, — улыбнулся он, — пробивают себе дорогу на небеса копьем и мечом.
— Однако есть также нечто иное?
— Оно есть всегда, сестра.
— А ты принял присягу? — спросила она его.
— Я — один из вас, — ответил Теодор. — По той же причине, что и вы. Но конечно же, есть кое-что еще. Я сын норманна и матери-гречанки, которая умерла вскоре после моего рождения. Мой отец женился снова. В своих заявлениях и письмах он четко дал мне понять, что его наследником станет сын от его второй жены, которая была норманнского происхождения. — Теодор скривился. — Поэтому я пошел странствовать. Поверь мне, адельфа, — тут Теодор употребил греческое слово, которое означало «сестра», — поверь мне, странствования — это прекрасно, прекрасно быть свободным, видеть чудеса Константинополя, посещать руины Афин и стоять в нефе собора Святого Марка в Венеции или под сенью величественных соборов Рима. Однако было еще кое-что. — Теодор распростер руки. — Между мной и вами — много общего. Я, как и вы, начал искать нечто основательное, что поддержало бы мою веру, нечто существенное и реальное…
— Как и Анстрита, — прервала его Элеонора. — У нее тоже были свои тайны. — И она вкратце пересказала содержание ее разговора с Фулькером. — Ты что-нибудь знал об этом? — спросила Элеонора своего брата.
— Да, конечно, — ответил Гуго и отвел глаза. — Я сейчас объясню тебе, зачем мы водили тебя в Айя Софию. Святая Мудрость! — Он едко рассмеялся. — В том-то все и дело. Или святая мудрость, или святые деньги! У каждого крестоносца из нашего отряда свои причины идти в Иерусалим. Некоторые из них мы уже знаем. — Гуго умолк, будто прислушиваясь к звукам, долетавшим снизу из таверны и из смрадного переулка за окном. Потом соединил руки, образовав круг. — Но одна причина объединяет нас всех: реликвии.
— Реликвии? — переспросила Элеонора.
— Они пользуются большим спросом, — пояснил Теодор, — и среди ангелов, и среди демонов. И поэтому, — он постучал толстыми пальцами по кубку, — я здесь, вместе с твоим братом, Готфридом, Альбериком и Норбертом.
Элеонора уставилась в сводчатое окно. Льняную шторку отодвинули, чтобы в комнате было светлее. Ей сразу припомнились рассказы о различных церквях и о том, что им очень не хватает мощей и реликвий.
— Фрагменты костей, — пробормотала она. — Обрывки ткани, кусочки сухой плоти…
— Именно так, — ответил Гуго. — Но это еще не все, Элеонора! Норберт побывал в Утремере. Он также посетил Константинополь и Иерусалим.
— Как и Анстрита.
— Да, насколько мне известно, но позволь мне объяснить. Норберта изгнали из монастыря за то, что он высмеивал некоторые реликвии, которыми обладало его братство. Его не лишили монашеского звания, а просто приказали убираться. Сначала он подумывал о том, чтобы проповедовать против обожествления, как ты сказала, кусочков плоти и костей, но потом он встретил Альберика, и они вдвоем пошли в Константинополь.
— Что?! — воскликнула Элеонора.
— Ради этого Крестового похода Альберик оставил свою приходскую церковь. Говорит, что тридцать лет назад на него наложили епитимью за то, что он предал своего господина. Он родился в благородном саксонском семействе и стал одним из телохранителей Гарольда Годвинсона — короля саксов, разбитого Вильгельмом Завоевателем в битве на реке Сенлак тридцать лет тому назад. Альберик рассказывал, как в заключительный момент битвы, уже на закате дня, оборона саксов дрогнула. Он считает, что должен был остаться со своим господином и умереть. Вместо этого он убежал. Какое-то время он прятался в кустарниках и лесах восточного побережья Англии. Он стал отшельником, раздираемым чувством вины и желанием искупить ее, получить прощение за то, что он до сих пор считает предательством. Какое-то время он даже представлялся не иначе как Иуда. Наконец он решил, что если он останется в своей стране, его душевная рана будет болеть еще сильнее, каким бы отшельником он ни был. Поэтому он сел на корабль, перебрался во Францию и стал бродяжничать. Он встретил Норберта, который признал в нем человека образованного. Когда они оба надолго задержались в Суассоне, Норберт устроил для него посвящение в духовный сан.
