— Pax et bonum,
[30]
брат! — Майель наклонился, схватил кубок Эдмунда, отхлебнул из него и вернул на место. — Теперь уже недолго осталось — братья за нас вступились. Ни больше ни меньше как сам Вильям Трассел, твой большой друг и покровитель, просил за нас.
Де Пейн согласно кивнул. Трассел был живой легендой: англичанин, который присоединился к Гуго де Пейну, когда cruciferi взяли штурмом Иерусалим, где-то пятьдесят три года тому назад. Он уж давно встретил свою семьдесят пятую зиму — заслуженный воин, настоящий герой, которому орден всецело доверял и нужды которого старался удовлетворить.
— А, день добрый, брат Бейкер, брат Турифер, брат Смит, брат Кук! — Это насмешливое приветствие, разнесшееся на весь зал, Майель адресовал младшим из сержантов ордена, собравшимся на свою главную трапезу дня.
Должно быть, эти издевательские возгласы достигли ушей Великого магистра, потому что вскоре явились несколько здоровяков-сержантов. Обоих наказуемых подняли на ноги, вытолкали через сводчатый коридор на улицу, а затем потащили в «исправительный дом» за бывшей мечетью. Де Пейн поморщился, когда его обнаженные ступни коснулись раскаленных камней мостовой. Свет слепил ему глаза, а солнечный жар был подобен бушующему пламени пожара. Майель попытался превратить мучения в шутку, отплясывая жигу, что немало позабавило сержантов. Пока они пытались угомонить одного узника, другой прикрыл глаза ладонью и вгляделся в возвышавшиеся за стенами владений тамплиеров башни и колокольни Храма Гроба Господня. Здесь, вспоминал предание де Пейн, в самом сердце Иерусалима, пока cruciferi хищными волками рыскали по переулкам Святого града, Гуго де Пейн с товарищами выехал на Большую улицу и поскакал к Куполу Скалы
[31]
и дальше вниз, в темный лабиринт, где некогда великий Соломон построил свои конюшни. Как гласит легенда, Гуго и его духовные братья — первые Отвергающие Богатство Рыцари Белого Плаща — отыскали сокровища, перед которыми меркнут золото, серебро и сверкающие рубины. То были святые реликвии времен самого Христа! Терновый венец, который был силой надет на голову Спасителя; гвозди, которые пронзали на кресте Его руки и ноги; плащаница, в которую обернули тело казненного, да еще полотняный плат, который, говорят, все еще хранил чудесный отпечаток Его черт.
— Рыцарь! — Теперь сержанты крепко держали Майеля, а служитель ордена, командовавший ими, велел и де Пейну двигаться вперед.
По крутым ступеням они спустились в холодную тьму и прошли по сводчатому коридору. Сильно пахло постным маслом и смолой, а стены по обе стороны блестели от влаги — похоже, сквозь них просачивалась вода. Открыли дверь, ведущую в темницу, де Пейна и Майеля втолкнули внутрь, и они присели на соломенные матрасы.
— Когда же, — спросил де Пейн, — настанет конец этому?
— Скоро. — Майель прополз по камере, взял лампу и поставил между матрасами.
— А все же, почему? — не унимался де Пейн. — Почему убили графа Раймунда?
— Слухи разбегаются, как мыши в амбаре, — пробормотал Майель. — Разве граф не был одним из тех знатных сеньоров, что захватывают земли, делят эту страну, будто хлебную лепешку? Бароны грызутся из-за крошек. — Майель посмеялся собственной шутке. — Сытые сеньоры, которых поддерживают совсем уж объевшиеся попы.
— Так кто же убил его и за что?
— Ну, поговаривают о любителях гашиша,
[32]
ассасинах, тайной исламской секте, которую возглавляет Старец Горы. Их ненавидят франки и проклинают турки. По слухам, это они и убили графа. А живут они, как и их вожди, в тайных убежищах высоко в горах и готовят нам погибель. Право же, Эдмунд, — голос Майеля смягчился, — неужто ты не слыхал этих легенд? Например о том, что когда Старец выходит к своим подчиненным, перед ним глашатай несет огромную датскую секиру, окованную серебром по всей длине рукояти, а перехватывают рукоять туго завязанные узлы. При каждом шаге глашатай выкрикивает: «Дорогу тому, в чьих руках — судьба королей!»
Голос Майеля зазвенел, заметались по стенам тени, и де Пейн вконец растревожился.
— Но почему граф Раймунд? Почему ассасинам нужен был именно он?
— А бог его знает…
— И почему, интересно, для его охраны из Шатель-Блан отправили именно нас?
— Про то, Эдмунд, ведают лишь Господь Бог да наш Великий магистр. Нас ведь год не было в Иерусалиме, мы были заперты в ливанской цитадели.
— Ну, ты-то заперт не был, — возразил де Пейн, ерзая на жестком матрасе. — Ты же был гонцом, ездил и в Иерусалим, и в другие места, — он умолк, заслышав пронзительный звук трубы, а вслед за ним отдаленный перезвон колоколов: в положенный час братьев сзывали на очередную молитву.
— Время крадется, — пробормотал Майель, — как тать в ночи. При свете дня, Эдмунд, тайное станет явным.
[33]
Да, я был орденским гонцом. Собирал слухи, вникал в разговоры, отделяя зерна от плевел.
[34]
Тебе был знаком Уокин, один из наших братьев, англичанин?
Де Пейн отрицательно покачал головой.
— Тот, которого изгнали из ордена!
— А за какие провинности?
— Кое-кто говорит, что за колдовство, за то, что баловался черной магией, вызывал демонов, слуг Князя тьмы. Всей правды я не знаю. Поговаривают, что его схватили, тайно судили и признали виновным. Постановили заковать в цепи и отослать назад, в Англию. Доставить его туда поручили другому англичанину, Ричарду Беррингтону. Ты знаешь Беррингтона?
Де Пейн вновь отрицательно покачал головой.
— Ну, да какая разница, — вздохнул Майель. — Похоже, Уокин сбежал. А Беррингтон исчез бесследно, так люди рассказывают.
