— Помоему, твой идет наравне со всеми, — предположил Тит, пытаясь быть вежливым. — Возможно, он не будет последним.
Я мрачно ответил:
— Тогда ему еще работать и работать!
Малыш стал восьмым вместо девятого — но только потому, что бойкий коричневый конь совершил ошибку, упал, и его сняли с соревнований.
Некоторое время я наблюдал за своим. Он был ужасен. Эта морда с горчичной полосой двигалась страшно неуклюже. Даже его хозяин, который старался быть снисходительным, заметил, что у этой лошади был такой вид, словно перед самыми скачками ее записали на скотобойню. Малыш наклонил голову так, как будто жокей душил его. Когда он двигался вперед, то при каждом шаге задние ноги, которые шли слегка не в такт с передними, в нерешительности задерживались позади. Слава богам, ему не приходилось прыгать через барьеры. Там мой Малыш был бы из тех, кто перед каждым прыжком шесть раз посмотрит, а потом на полпути зависнет в воздухе, так что сердце уходило бы в пятки.
По крайней мере, на ходу его хвост изящно подлетал вверх, что мне очень даже нравилось. Он был настолько плох, что мне захотелось поставить на него только из жалости к проигравшему.
К шестому кругу Ферокс уверенно шел на втором месте. Все еще.
Малыш только что сообразил, что прямо перед ним находилась лошадь в белых носочках, которая оттолкнула его на старте. Поэтому он реабилитировался, обогнав ее; он стал немного ближе, но шел хорошо. На этот раз Тит воздержался от комментариев. Шестое место из семи — после столкновения там теперь одна лошадь бегала на свободе, сумасшедшая рыжая штучка; не было повода поднимать шум. Особенно когда осталось всего полтора круга.
Рев толпы усиливался. Я видел, как Малыш дергал ушами. Впереди начало чтото происходить. Серый грязнуля на третьем месте так долго скакал сам по себе, что почти заснул. Пятнистая лошадь, которую никто даже не посчитал серьезным конкурентом, заставила Ферокса прибавить скорость, хотя он держался на своем любимом месте у плеча большого мавританца. У меня вспотели ладони. Ферокс был вторым: он был вторым во всех скачках, в которых участвовал.
Все, что я делаю, похоже, оказывается неправильным. Все, чего я хочу, становится невозможным. Кто это сказал?.. Елена. Елена, когда она думала, что я бросил ее, и узнала, что носит нашего ребенка… Она так сильно была мне нужна, что я почти произнес ее имя. Я мог бы это сделать, но Тит Цезарь всегда с большим любопытством смотрел на Елену, и это меня беспокоило.
Участники состязания сейчас широко растянулись по дорожке. Когда они в шестой раз пронеслись мимо судей, между первой и последней лошадью было расстояние в хороших двадцать корпусов. Зрители болели за Ферокса и все были уверены, что он рванет на последнем круге. Когда лидеры забега огибали столбы, я всем телом чувствовал, что он никогда этого не сделает.
Они преодолели уже половину и находились на противоположном от судей конце стадиона — осталось чуть больше половины круга, — когда я и большинство римлян узнали нечто новое: мой конь Малыш мог нестись так, словно он был зачат от ветра.
Лошади мчались в нашу сторону. Малыш был широким, так что даже когда перед ним находились остальные участники, я видел, как он поднял свой горчичный нос. Когда он начал свой бег, в это было трудно поверить. Жокей даже не воспользовался кнутом; он просто сидел, а этот дурной конь решил, что пора рвануть — и рванул. Толпа открыла ему свои сердца, хотя большинство проигрывало деньги с каждым шагом. Он постоянно шел последним, бесконечно безнадежный — однако теперь он мчался мимо соперников, словно просто резвился на солнышке.
Ферокс пришел вторым. Малыш выиграл. Перед финишем он был впереди на три корпуса.
Тит похлопал меня по плечу.
— Фалько! Какой удивительный забег! Должно быть, ты ужасно горд!
Я сказал ему, что я ужасно беден.
* * *
Мне потребовалось несколько часов, чтобы выбраться со стадиона.
Тит наградил моего жокея тяжелым кошельком с золотом. Я тоже получил подарок, но мой оказался рыбой: Тит пообещал мне палтус.
— Я знаю, что ты любишь поесть… — Он замолчал, потом из вежливости побеспокоился: — А твой повар знает, что с этим делать?
— О, повар может съездить навестить свою тетушку! — шутливо заверил я его. — Я всегда сам берусь за палтус…
В тминном соусе.
* * *
Два человека сорвали большой куш. Одним стал Тит Цезарь, который был уверен, что, как старший сын великого императора, он окажется в милости богов. Другим, за что я его никогда не прощу, был вредный, хитрый, молчаливый ветеринар Фамия.
Они устроили большой семейный пир, для всех остальных. Мне пришлось вытерпеть его, зная, что это единственный вечер в моей жизни, когда другим будет приятно покупать мне вино. Но мне нужна была светлая голова. Все, что я мог вспомнить из этого ужасного мероприятия, это то, как пьянствовал Фамия, и как моя трехлетняя племянница играла с бесполезным подарком Туллии — ставками Пертинакса… Марсия раскладывала вокруг себя на полу несчастные маленькие костяные кружочки, а люди безрезультатно говорили ей прекратить их есть.
* * *
При первой возможности я отправился к Гордиану. Ему особо нечего было добавить к тому, что я уже знал о вчерашних событиях на Квиринале — но у меня были новости для него.
— Сенатор, служанка из винной лавки с правого берега Тибра сегодня вечером должна привезти вам документы. Сначала нужно внести в них коекакие изменения.
— А что это?
— Брачный договор. Его передает вам жених. Он думает, что его невеста попросила почитать его до формального подписания. Завтра у нас с вами назначена встреча с Атием Пертинаксом.
— Как это, Фалько?
— Мы устраиваем ему свадьбу, — сказал я.
LXXXVII
День, когда мы женили Атия Пертинакса, был освежающе ясным после шумного ночного ливня.
Моей первой задачей было забежать на Бычий рынок, чтобы купить барана. Найденный мною вполне подходил для религиозных целей, хотя если бы мы захотели жаркое в горшочке под соусом из красного вина, то он был бы маловат. Однако нам не требовалось, чтобы боги с благодарностью долго помнили нашу жертву.
Потом отвратительный продавец в храме Кастора набросил на меня какието помятые венки. Моя сестра Майя одолжила нам свою свадебную вуаль. До замужества она ткала в мастерской по пошиву одежды; ткачиха очень ценила Майю, поэтому ее шафрановая вуаль была просто невероятно длинной. Майя давала ее в долг бедным девушкам на Авентине; она послужила многим непостоянным парам, прежде чем стала украшением на торжестве Пертинакса. Моя мама испекла бы нам яблочный пирог, но я не посвящал маму в это дело.
Когда я встретился с Гордианом и привел свой шерстяной вклад, он пошутил:
— Надеюсь, ты сегодня увидишь репетицию своей собственной свадьбы!
