Когда я въехал в Кротон, у меня между лопатками ручьем лил пот. Владелец мансиона для государственных служащих оказался тощим копушей с узкими, как щелки, глазами, который полагал, что я приехал проверять его записи для ревизора казны. Я надменно заявил, что еще не пал так низко. Он сначала пристально рассмотрел меня и только потом снизошел до того, что позволил зарегистрироваться.
— Вы надолго? — украдкой проскулил он, словно надеясь, что нет.
— Не думаю, — ответил я, с вежливой римской прямотой намекая: «надеюсь, что нет». — Я должен найти жреца по имени Курций Гордиан. Знаете о нем чтонибудь?
— Нет.
Я был уверен, что знает. В Великой Греции врать государственным служащим из Рима — это образ жизни.
Я находился в своей собственной стране, однако чувствовал себя иностранцем. Эти засушливые старые южные города полны мелкой пыли, свирепых насекомых, обременительных местных законов, дружных коррумпированных семей, которые почитали императора, только если это устраивало их карманы. Люди были похожи на греков, у них были греческие боги, и они говорили на греческих диалектах. Когда я вышел прогуляться и показать себя Кротону, то в первые же полчаса нарвался на неприятности.
XIII
Тога в Кротоне была бы не к месту. Только магистраты носили формальную одежду. К счастью, я не обидел чужой город тем, что был одет слишком нарядно. На мне была неотбеленная туника под длинным серым плащом, а также простые кожаные сандалии и мягкий шнурок в качестве ремня. Остатки хорошей римской стрижки в отдельных местах выросли, но никто не мог к этому придраться, поскольку моя голова была надежно спрятана под складками белой ткани. Я не боялся солнечного удара; я маскировался под жреца.
Форум — это то место, где ищут людей. Я шел в его сторону, вежливо уступая гражданам Кротона более затененную сторону улицы. Они вели себя довольно нахально.
Кротон был захудалым разросшимся городом, где полно зданий, покосившихся от землетрясений. Из шумных переулков лились запахи чегото прокисшего, а на облупившихся стенах висели предвыборные афиши с именами людей, о которых я никогда не слышал. Собаки, похожие на волков с гор Сила, рылись в отбросах или носились по улицам тявкающими сворами. На балконах вторых этажей толстые молодые женщины с узкими глазами, выставляя напоказ свои украшения, ждали, пока я пройду, после чего бросали мне вслед непристойные комментарии по поводу моего телосложения; я отказывался им отвечать, потому что эти женоподобные дочери Кротона могли быть родственницами лучших мужей города. Кроме того, как жрец, я был слишком праведным для остроумных уличных разговоров.
На форум мне указали болтовня и сильный запах рыбы.
Я брел по рынку. Все остальные уставились на меня. Взгляды людей провожали меня от одного прилавка до другого, а ножи надолго зависали над мечрыбами, прежде чем разрезать их на мелкие кусочки. Остановившись у колоннады, я мельком увидел молодого парня, который суетился вокруг колонны с таким видом, будто у него не было реальных причин находиться здесь; я искоса посмотрел прямо на него, так что если бы он был карманником, то знал бы, что я его заметил. Парень исчез.
Суматоха была страшная. Однако там продавались и полезные товары. Сардины, килька, анчоусы — все так ярко мерцало, словно новенькие оловянные подсвечники, а свежие овощи казались довольно крупными даже по меркам моей матери, которая выросла в доме с небольшим участком в Кампании. Было также обычное барахло: кучи когдато таких сверкающих медных вещичек, которые дома уже не кажутся какимито особенными, и длинные мотки дешевой каймы для туники непривлекательного цвета, которая при стирке полиняет. Далее горы арбузов; кальмары и угри; свежие венки для сегодняшних пиршеств и лавровые короны, оставшиеся со вчерашнего дня якобы по самым низким ценам. Кувшины с медом; пучки трав, которыми питались пчелы.
Все, что я сделал, это спросил цену на лакрицу. Ну, я так думал.
В Великой Греции все говорили погречески. Благодаря изгнанному мелитанскому разменщику денег, который както жил с моей матерью и платил за мою школу, я получил основы римского образования. Греческий был моим вторым языком. Я мог принять соответствующую позу и процитировать семь строчек из Фукидида и знал, что Гомер — это не только имя собаки моего деда Скаро. Но мой школьный учитель из Фракии с тонкой бородкой упустил словарную практику, которая необходима человеку, чтобы обсуждать бритвы с цирюльником из Буксента, попросить ложку блюда из улиток у полусонной официантки из Элеи, — или никого не обидеть в Кротоне, торгуясь с продавцом ароматных трав. Я был уверен, что знаю, как называется корень лакричника; в противном случае даже ради моей матери, которая ждала подарка с юга и заботливо порекомендовала, что купить, я бы никогда не стал пытаться. На самом деле, я, должно быть, нечаянно употребил какоето крепкое старое греческое непристойное слово.
Продавец внешне был похож на толстую горошину. Он так загоготал, что привлек внимание людей на расстоянии трех улиц от него. Собралась плотная толпа, которая прижимала меня к прилавку. Расталкивая всех локтями, вперед пробивалось несколько местных бездельников, которые считали неотъемлемой частью хорошего дня на рынке избить невооруженного жреца. Под туникой у меня была гарантия неприкосновенности, подписанная Веспасианом, но здесь, вероятно, люди даже еще не слышали о том, что Нерон заколол себя. Кроме того, мой паспорт был на латыни, что вряд ли вызовет уважение у этих задир из городка, где стоят одни лачуги.
Изза толпы я не мог двигаться. Я принял важный вид и понадежнее натянул на голову свою религиозную маскировку. На лучшем деловом греческом я извинился перед торговцем травами. Он толкнул меня еще более жестоко. К нему присоединился коренастый кротонец. Это определенно был один из тех дружелюбных южных рынков, где мошенники с сияющими лицами и двумя левыми ушами только и искали возможности напасть на незнакомца и обвинить его в том, что он украл собственный плащ.
Ссора становилась все ужаснее. Если я перепрыгну через прилавок, они схватят меня сзади, этого дешевого приключения я предпочел избежать. Я вытянул назад одну ногу, чтобы ощупать палатку; она оказалась простыми козлами, накрытыми тканью, так что я упал на землю, подобрал свое одеяние жреца и прошмыгнул снизу, словно одинокая мышь.
Я оказался между двумя грудами корзин, носом уткнувшись прямо в колени торговца. Казалось, он туго соображал, так что я ударил его в челюсть. Продавец с визгом отскочил назад, а я выбрался наверх.
Теперь один неустойчивый стол отделял меня от преждевременных похорон. Один взгляд на толпу убедил меня в том, что мне нужен был маленький амулет в виде фаллоса от дурного глаза — подарок моей сестры Майи; так неловко, что я оставил его дома. Толпа раскачивалась, стол пошатывался, я ударил бедром, чтобы он перевернулся на кротонцев. Когда они все отпрыгнули назад, я сложил обе руки в молитве.
— О, Гермес Трисмегист… — Здесь я сделаю паузу и скажу, что поскольку я был вынужден сказать своей матери об отъезде из Рима, то единственным божеством, которое могло наблюдать за моими успехами, был Гермес трижды величайший, покровитель всех путешествующих. — Помоги мне, быстроногий! — Если на горе Олимп сейчас все тихо, то он, возможно, соизволит прибыть сюда по делам. — Своим священным кадуцеем защити своего посланника!
