— Что? В видной и неспокойной провинции, где сможет более явно расцвести его некомпетентность?
— Нет, Фалько; нам всем приходится признавать, что карьера общественного деятеля включает и службу в какойнибудь мрачной дыре за границей…
Я начал улыбаться.
— Что вы откопали для Руфа, император?
— Коекакое местечко, почти полностью окруженное сушей; так мы убережем себя от его мореходного мастерства: Норик.
— Норик! — Бывшая провинция Криспа. Там никогда ничего не происходит. — Мне кажется, Крисп бы это одобрил!
— Надеюсь! — улыбнулся Веспасиан с обманчивой мягкостью.
Наш новый император из Флавиев не был мстительным человеком. Но он был привлекателен своим особым чувством юмора.
— Это все, Фалько?
— Все, на что я могу надеяться, — устало произнес я. — Я клянчил у вас вознаграждение за то, что привезу Гордиана, но мы через такое прошли…
— Совсем нет. Я выделил тебе деньги. Тысячи достаточно?
— Тысячи! Это было бы хорошим вознаграждением для поэта, который прочитал красивую оду из десяти строк! Богатый сбор для актера театра, который играет на лире…
— Не верь этому! Сегодня музыканты требуют, по крайней мере, две тысячи, прежде чем уйдут со сцены. На что нужны деньги такому человеку, как ты?
— На хлеб и вино. После этого в основном владельцу моего дома. Иногда я мечтаю найти другого. Цезарь, даже мне может нравиться дом, где легко повернуться и почесаться, не ободрав кожу на локте. Я работаю, чтобы жить — а в моей жизни сейчас совершенно определенно не хватает изысканности!
— Женщин?
— Люди всегда меня об этом спрашивают.
— Интересно, почему! Мои шпионы говорят, — весело пригрозил Веспасиан, — что ты вернулся из Кампании богаче, чем уезжал.
— Одна так называемая скаковая лошадь и священная коза! Коза ушла на пенсию, но в следующий раз, когда вы сломаете зуб об хрящ в мясной котлете, передайте привет лошади Фалько. Рим тоже стал богаче, — напомнил я ему. — На большую часть пятнадцати миллиардов бушелей, которые могли уйти не туда…
Казалось, он меня не слышал.
— Тит хочет знать, как зовут эту лошадь.
Потрясающе. Я вернулся в Рим всего шесть часов назад, а новости о том, как мне ужасно повезло, уже дошли до старшего сына императора!
— Малыш. Скажите Титу, чтобы он сохранил свою ставку! Я выставляю эту лошадь на скачки только ради одолжения принимающим ставки, которые говорят, что в последнее время они мало смеются…
— Как честно для владельца лошади!
— О, император, я бы хотел иметь крепкие нервы, чтобы воровать и лгать, как другие люди, но в тюрьме ужасные условия, и я боюсь крыс. Когда я хочу посмеяться, я говорю себе, что мои дети будут мной гордиться.
— Какие дети? — агрессивно бросил в ответ император.
— О, десять маленьких авентинских мальчишек, которых я не могу себе позволить признать!
Веспасиан повернул свое большое, квадратное тело, в это время его бровь поднялась, а рот сжался, чем он был знаменит. Я всегда знал, что когда у него менялось настроение, и он переставал насмехаться, то наш разговор достигал своего самого главного вопроса. Господин мира заговорил со мной так мягко, словно большой добрый дядя, который позволял себе забыть, как сильно меня осуждал.
— То, что ты сделал с кораблями зерна — замечательно. Префекта по продовольствию попросили доложить о подходящем размере вознаграждения… — Я знал, что это значило: я никогда больше об этом не услышу. — Я дам тебе тысячу за Гордиана — и предлагаю еще десять, если ты разберешься с Пертинаксом Марцеллом без огласки.
Маловато; хотя по шкале государственного вознаграждения Веспасиана безумно щедро. Я кивнул.
— Официально Пертинакс мертв. Не нужно будет снова сообщать об этом в «Ежедневной газете».
— Чего бы мне действительно хотелось, — предложил Веспасиан, — так это какоенибудь доказательство его вины.
— Вы хотите сказать, что дело может дойти до суда?
— Нет. Но если мы справимся с ним без суда, — сухо сообщил Веспасиан, то, возможно, есть даже больше причин иметь доказательство!
Я был республиканцем. Я всегда пугался, когда встречал императора с моральными ценностями.
На этом последнем этапе было почти невозможно найти улики против Пертинакса. Единственной его жертвой, кто выжил, был Петроний Лонг, и даже ему нечего было сказать суду. Тогда оставался один важный свидетель — Мило, управляющий Гордиана. Мило был рабом. Что означало, что мы могли принять его показания, только если они будут получены с помощью пытки.
Но Мило был таким глупым здоровяком, который в ответ на вызов профессионального палача только стиснет зубы, напряжет свои могучие мускулы — и умрет раньше, чем расколется.
— Я сделаю все возможное, чтобы чтонибудь найти! — торжественно пообещал я императору.
Он улыбнулся.
* * *
Я уходил из дворца с едким привкусом, который остался у меня во рту от этого разговора, когда ктото саркастически поздоровался со мной в дверях.
— Дидий Фалько, ты позорный попрошайка! Я думал, что ты, не жалея ног, бегаешь за женщинами вокруг Неаполя!
Я осторожно повернулся, поскольку во дворце всегда был начеку, и узнал грозную фигуру.
— Мом! — Надсмотрщик, который помогал распределять имущество Пертинакса. Улыбаясь своими наполовину беззубыми челюстями, он казался еще более неряшливым, чем обычно. — Мом, меня начинает нервировать это широко распространенное предположение, что я все свободное время прелюбодействовал! Ктонибудь говорил чтото такое, с чем я захотел бы поспорить?
— Многое! — подшутил он. — Кажется, твое имя в эти дни слышится везде. Ты виделся с Анакритом?
— А должен был?
— Постарайся не натыкаться на него, — предупредил Мом. Между ним и главным шпионом больше не осталось любви; у них были разные приоритеты.
— Анакрит меня не беспокоил. Последний раз, когда я его видел, его понизили до счетовода.
— Никогда не доверяй счетоводу! Он хвастается, рассказывая, что хочет проверить тебя насчет коекакой потерянной партии казенного свинца… — Я застонал, хотя убедился, что сделал это про себя. — Дело в том, что Анакрит заказал койку на имя Дидия Фалько в многолетней камере в Мамертине.
— Не беспокойся, — сказал я Мому, словно сам в это верил. — Я в этом участвую. Тюрьма — это всего лишь уловка, чтобы убежать от возмущенных отцов всех тех женщин, которых я соблазнил…
Он улыбнулся и отпустил меня. Остановился только, чтобы крикнуть мне вслед:
— Кстати, Фалько, что там насчет лошади?
— Его зовут Неудачник, — ответил я. — От Плохого Питания, из рода Потерпеть Неудачу! Не ставь на него; он обязательно сломает ногу.
