— Что это? — прошептала Туллия.
— Точно не знаю. Но могу выяснить. — Я выпрямился. — Я возьму его. Теперь нам лучше уйти.
Туллия преградила мне путь.
— Нет, пока ты мне не скажешь, о чем та бумага.
Туллия не умела читать; но по моему мрачному лицу поняла, что это важно.
— Это два экземпляра документа — и пока не подписанные… — Я сказал ей, что это было. Девушка побледнела, потом покраснела от злости.
— Для кого? Барнаба?
— Писец указал не это имя. Но ты права; они для Барнаба. Мне очень жаль, дорогая.
Подавальщица злобно подняла подбородок.
— А кто эта женщина? — И это я ей тоже рассказал. — Та из Кампании?
— Да, Туллия. Боюсь, что так.
Мы нашли свидетельство о браке, приготовленное для Гнея Атия Пертинакса и Елены Юстины, дочери Камилла Вера. Ну, девушке нужен муж, как она сказала.
LXXXII
— Она привлекательная? — заставила себя спросить Туллия, когда мы поспешно спускались в темную маленькую улицу.
— Деньги всегда привлекательны. — Остановившись, чтобы проверить, не следил ли за нами ктонибудь, я невозмутимо спросил: — А в чем его привлекательность — хорош в постели?
Туллия саркастически засмеялась. Я радостно глубоко вздохнул.
В безопасной темноте винного погреба я схватил девушку за плечи.
— Если ты решишь спросить его об этом, то убедись, что с тобой твоя мать! — Туллия упрямо уставилась в землю. Вероятно, она уже знала, что Пертинакс мог быть жестоким. — Слушай, он скажет тебе, что у него есть причины иметь этот документ…
Внезапно Туллия подняла глаза.
— Чтобы получить деньги, о которых он говорит?
— Принцесса, все, что Барнаб когданибудь может получить, это могила вольноотпущенника. — Она, возможно, не верила мне, но, по крайней мере, слушала. — Он скажет тебе, что както был женат на этой женщине, и ему нужна ее помощь, чтобы получить большое наследство. Не обманывай себя; если он когданибудь получит наследство, то у тебя нет будущего! — Подавальщица злобно покосилась на меня. — Туллия, его уже преследует императорская компания — и у него быстро заканчивается время.
— Почему, Фалько?
— Потому что согласно брачным законам женщина, которая остается одинокой более восемнадцати месяцев после развода, не может получить наследства! Если он хочет унаследовать чтонибудь с помощью своей бывшей жены, то ему придется пошевелиться.
— И когда они развелись? — спросила Туллия.
— Понятия не имею. Мужем был твой дружок, положивший глаз на деньги; лучше спроси его!
* * *
Оставив приманку, я кивнул на прощание и протиснулся через мускулистых посетителей к выходу. На улице двое клиентов наткнулись на мой оставленный кувшин и сразу накинулись на него. Я уже был готов выразить свое негодование, когда заметил, кто это был. В тот же самый момент двое воришек, которые оказались сторожевыми псами Анакрита, узнали меня.
Я шагнул обратно в помещение, активно жестикулируя Туллии, потом бросился вперед и открыл дверь, через которую она выпустила меня, когда я был здесь в прошлый раз.
Через десять секунд шпионы ворвались внутрь вслед за мной. Они дико озирались вокруг, потом заметили открытую дверь. Мостильщики терпеливо раздвинулись, чтобы дать им выбежать, потом сразу же снова сомкнулись в еще более плотную толпу.
Я выпрыгнул изза стойки, махнул Туллии и выскочил через переднюю дверь: самый старый трюк в мире.
Я убедился, что исчез в том направлении, где не мог появиться шпион номер три, если он вернулся на главную улицу.
Когда я снова брел через реку, было слишком поздно чтото делать. Первый поток повозок с грузом уже рассеивался; улицы были полны тележек с бочками с вином, мраморными плитами и банками с соленой рыбой, но первоначальное безумие, которое всегда появлялось после запретного часа, уже прошло. Рим становился более настороженным, когда люди, поужинавшие поздно вечером, отваживались идти по менее людным темным дорогам, чтобы попасть домой в сопровождении зевающих факельщиков. В тени шел случайный одинокий прохожий, пытаясь избежать внимания на тот случай, если поблизости околачивались грабители или ненормальные. Там, где на лоджиях висели фонари, они уже постепенно гасли — или их намеренно гасили взломщики, которые хотели потом в темноте уйти домой со своей добычей.
Вполне вероятно, что за моей собственной квартирой наблюдал главный шпион, поэтому я пошел домой к своей сестре Майе. Она была лучшей поварихой, чем любая другая, и более терпеливой ко мне. Но даже при таких обстоятельствах это было ошибкой. Майя приветствовала меня новостью о том, что Фамия будет очень рад видеть меня, потому что он привел домой на ужин жокея, которого убедил участвовать в скачках на моей лошади в четверг.
— У нас был суп из телячьих мозгов; там еще осталось, если хочешь, — сообщила мне Майя. Опять потроха! Майя достаточно давно знала меня, чтобы понять, что я об этом думал. — О, ради бога, Марк, ты хуже ребенка! Улыбнись и получай, наконец, удовольствие…
Я изобразил такое же веселье, как у Прометея, прикованного цепью к камню на горе, который смотрит, когда прилетит ворон и выклюет его печень.
* * *
У жокея был безупречный характер, но это не имело большого значения. Он был клещом. И думал, что я его новая овца. Но я привык вычесывать паразитов; жокей удивился.
Я забыл, как его звали. Я специально забыл. Я запомнил только то, что он и этот транжир Фамия надеялись, что я много заплачу за жалкие услуги этого коротышки, но, учитывая то, что я давал ему шанс проехать в главном стадионе города, когда на императорской трибуне будет сидеть Тит, сам жокей должен был заплатить мне. У него была худощавая комплекция и грубое лицо со шрамами; он слишком много выпил, и, судя по тому, как парень все время смотрел на мою сестру, он ожидал, что все женщины упадут к его ногам.
Майя игнорировала его. Единственное, что могу сказать о моей младшей сестре, это то, что в отличие от большинства женщин, которые совершили в жизни одну ужасную ошибку, она, по крайней мере, осталась с ней. Раз уж Майя вышла замуж за Фамию, она никогда не чувствовала необходимости усложнять свои проблемы, заводя романы на стороне.
Вскоре позволив жокею до беспамятства напоить нас с Фамией, я опозорился. Меня послали принести бутылку вина, но я сбежал, чтобы увидеть детишек. Они должны были уже спать, но я обнаружил, что малыши играли в колесницы. Майя воспитывала детей на удивление добродушными; они видели, что я дошел до веселого и беззаботного состояния, так что на какоето время втянули меня в игру, а один из них стал рассказывать историю, пока меня не разморило. Потом они на цыпочках вышли из комнаты, оставив меня крепко спать. Клянусь, я слышал, как старшая дочка Майи прошептала:
