— «…since she is envious, her vestal livery is but sick and green, and none but foob or dickens do wear it».
[12]
Преньяк сильно акцентировал два слога — «dickens» — и обвел нас взглядом, явно ожидая насмешки.
[13]
Но он не достиг цели: оцепенение аудитории и ее необразованность были достойны его собственного ничтожества. Если машина на тормозах может безнаказанно проскользить три пятилетия, значит, она скользит по идеально гладкой поверхности, на которой все напластования духа нивелированы бульдозерами и скреперами Школы. Много, если два-три «здоровых элемента» в первом ряду вопросительно переглянулись и врылись в свои учебники английской литературы в поисках хронологической канвы.
— Итак, дамы и господа, кто из вас может объяснить неуместное и, как минимум, хм! анахроничное появление этого слова под пером сэра Уильяма?
Взгляд Преньяка поднялся по рядам и, похоже, остановился на моей персоне. Я почувствовал, что меня сейчас стошнит.
— Ну, скажем… да, вы, в глубине… господин?…
Я уже готов был взвыть, когда чей-то голос отозвался из-за моей спины:
— Манжматен. Мишель Манжматен… «Dickens» здесь производное от «dick», месье, — знаменитого слова, обозначающего нечто вроде «свихнувшийся», «тронутый»… — Голос был чистый, приятный; сквозила некоторая аффектация. — Чарльз Диккенс часто смеялся над собственной фамилией… даже иногда подписывался «Дик», и в «Дэвиде Копперфилде» есть очень симпатичный образчик добренького дурачка, откликающегося на имя «господин Дик».
— Прекрасно, друг мой, прекрасно…
— Кстати, у Диккенса и Шекспира была общая склонность к странным и забавным собственным именам… — и голос небрежно прибавил: — как вы об этом пишете в вашей книге…
На этот раз аудитория отреагировала. Вообразить Жана Преньяка автором какой-то книги было, вообще говоря, невозможно, это надо признать, — так же невозможно, как машине на тормозах выиграть гонку «24 heures du Mans».
[14]
По амфитеатру прокатилась взрывная волна. А сам Преньяк стал похож на персонажа мультфильма: его отвисшая нижняя челюсть почти легла на грудь.
— Вы… вы читали мою книгу? Но она же разошлась еще в…
— Если постараться, — перебил голос, — хорошие книги всегда можно откопать…
Для Жана Преньяка это было уже слишком. Он потел крупными каплями. Его руки тряслись от волнения, а потрясенный взгляд и побледневшее лицо указывали, что он близок к обмороку. Но ему повезло: прозвеневший звонок оборвал этот экстаз.
— Ххх-хорошо, хорошо, дети мои… мы встретимся в следующую среду…
Я не без труда сдерживал желание обернуться и посмотреть на этого Мишеля Манжматена, но услышал, как он пробормотал, собирая свои вещи:
— Несчастный старый дурак…
* * *
— Вы меня разорите, Скимпол, я вам клянусь!.. И когда я лопну, можете идти наниматься на ваши чертовы корабли! Вас никто не возьмет даже юнгой!
Что Скимпола не существует, я знал с тех пор, как обнаружил его имя среди персонажей «Холодного дома», но по молчаливому обоюдному соглашению мы, Крук и я, поддерживали эту фикцию. Книготорговец прибегал к ней всякий раз, когда склонял меня «заключить выгодную сделку»; собственная доброта смущала его, из нее как бы вытекало наличие между нами какой-то особой связи, которую ему неловко было признать. Видимо, по той же причине мы очень редко, и всегда только вскользь, касались моей страсти к Диккенсу, хотя ею, надо полагать, не в последнюю очередь определялся его интерес ко мне. Это чувство какой-то боязни и неуверенности, которое он испытывал по отношению ко мне, я долго принимал за сдержанность; сегодня оно мне представляется менее ясным. Этот персонаж, кстати, таил в себе некую двусмысленность и иного рода: зачастую расточительный, он мог при случае быть чрезвычайно жестким в делах; в один из октябрьских дней, вскоре после той памятной лекции Жана Преньяка, я имел возможность убедиться в этом.
Крук приобщил меня к шахматам. Я играл, сидя на его столе, он — стоя в амбразуре двери, чтобы приглядывать за магазином. В то утро нас прервали: зазвенел дверной колокольчик, и Крук, ворча, удалился. Его слон связывал мою ладью, и угрожала вилка на короля и ферзя; отразить угрозу я не мог. Потеряв интерес к партии, я блуждал взглядом по сторонам. За прошедшее время краски националистического плаката несколько поблекли, а я постепенно одного за другим идентифицировал всех писателей, чьи портреты украшали стену. Вот Стивенсон в своей легендарной накидке, слабо улыбающийся на террасе в Вайлиме. А это Лондон в последний раз объезжает верхом Лунную долину за несколько дней до смерти. Джойс и Свево на мосту в Триесте. Молодой Набоков, склонившийся над шахматной доской в Берлине. И Томас Эрхарт, ироничный и воинственный в своем придворном оперении. Некоторые их книги я прочел. Я «проходил» их творчество, не проникая в него по-настоящему. Меня удерживала на пороге какая-то невидимая нитка или, скорее, резинка, обманщица-резинка, которая поначалу давала мне ощущение свободы, чтобы потом мягко, но решительно оттащить меня к Диккенсу.
— Ну что, Крук, это же хороший ход, чего там!
Я узнал голос и, не привлекая внимания, проскользнул в магазин. Крук неподвижно застыл за своей конторкой, как в тот раз, когда я впервые его увидел. Клиент говорил с жаром:
— Мне нужна эта книга, Крук!
— Я в этом не сомневаюсь.
— Я должен ее иметь!
— Заплатите за нее.
— Черт возьми, перестаньте изображать скупого шотландца!
— Я не скупой шотландец, я благоразумный шотландец.
— Но я же говорю вам, что у меня сейчас нет ни су!
— Весьма сожалею.
— Завтра я получу новый чек. Я приду и заплачу вам в первый же час после открытия.
— Очень хорошо. Значит, вы возьмете книгу завтра.
— Крук, да очнитесь вы в конце-то концов! Я что, вас когда-нибудь обманывал?
— У вас никогда не было такой возможности.
— О! Да и черт с вами… я пойду и куплю ее в другом месте!
— Как вам будет угодно.
Сделав шаг по направлению к двери, клиент передумал.
— Вы прекрасно знаете, что в других местах ее нет… Ну послушайте, Крук, я вас прошу…
Книготорговец спокойно занялся необходимым делом наведения порядка на полках.
— Мой юный друг, знайте, что в этом заведении никакие формы кредита не обсуждаются. Мои книги — не бродячие собаки, которых всякий может приманить косточкой, чтобы бросить через два квартала. Им нужен настоящий хозяин. В данный момент эта книга принадлежит мне. Если вы хотите стать ее хозяином, заплатите за нее. Это не вопрос денег, это вопрос принципа.
