— Еще бы сказали «не вари козленка в молоке
его матери». Вы телевизор смотрите, газеты читаете? — спросила я.
— Иногда. И без удовольствия.
— Тогда что же вы называете «не убий»
заповедью? Не убий… утром передавали, на юге взяли еще троих заложников,
требуют выкупа, каждому уже отрезали по пальцу в знак серьезности требований.
Один из заложников, между прочим, трехлетняя девочка. И ей, кстати, тоже
отрезали палец.
Пальцы водителя, сжимавшие руль, сжались,
побелели.
— Сволочи… — прошипел он. — Выродки. Слышал я,
слышал…Но это же мрази, это нелюди, только они на такое способны! Своими руками
бы каждого придушил…
Я молчала. Аура водителя пылала алым. Не
врезался бы: он себя почти не контролирует. Слишком удачно я попала — у него у
самого маленькая дочь…
— Вешать на столбах! — продолжал бушевать
водитель. — Напалмом жечь!
Я молчала. И лишь когда водитель потихоньку
затих, спросила:
— Так что там про общечеловеческие заповеди?
Вам сейчас дать в руки автомат — вы же на курок нажмете без колебаний.
— К выродкам никакие заповеди не относятся! —
рявкнул водитель. Куда только девалась вся его спокойная интеллигентность!
Потоки энергии хлестали из него во все стороны… и я впитывала ее, быстро
восполняя потраченную утром Силу.
— Даже террористы — не выродки, — сказала я. —
Они люди. И вы человек. И нет для людей никаких заповедей. Это научно
доказанный факт.
По мере того, как я оттягивала распирающую его
энергию, водитель успокаивался. На самом деле, конечно, ненадолго. К вечеру
качели качнутся обратно, и его снова охватит ярость. Это как с колодцем — можно
быстренько выкачать из него воду, но она нахлынет вновь.
— Все равно вы не правы, — более спокойно
ответил он. — Логика, конечно, присутствует, да… Но если сравнивать с
каким-нибудь средневековьем — мораль бесспорно выросла.
— Да бросьте! — я покачала головой. — Куда там
— выросла… Даже в войнах тогда были строгие правила чести. Война — так
действительно война, и короли шли вместе со своим войском, рискуя и троном, и
головой. А сейчас? Захотела большая страна придавить маленькую — и три месяца
бомбила ее, заодно избавляясь от устаревших боеприпасов. Даже солдаты не
рисковали жизнью! Все равно, как вы сейчас выехали бы на тротуар, и пошли
сбивать пешеходов как кегли.
— Правила чести были среди аристократов, —
резко возразил водитель. — Простые люди гибли толпами.
— А сейчас разве иначе? — спросила я. — Когда
один олигарх разбирается с другим, то некие правила чести соблюдаются! Потому
что и у того, и у другого имеются отморозки-исполнители, компромат друг на
друга, кое-где — общие интересы, кое-где — родственные связи. Та же самая
аристократия, что и раньше! Те же самые короли, сидящие по уши в капусте. А
простые люди — быдло. Стадо баранов, которых выгодно стричь, но порой
прибыльнее пустить под нож. Ничего не изменилось. Не было заповедей, и нет!
Водитель замолчал.
И так и не проронил больше ни слова. Мы
свернули с Камергерского на Тверскую, я сказала, где остановиться.
Расплатилась, дав нарочито больше, чем следовало. Лишь тогда водитель
заговорил.
— Никогда больше не буду подвозить ведьму, — с
косой усмешкой проронил он. — Нервное занятие. Не думал, что беседа с красивой
девушкой может так испортить настроение.
— Извините, — я мило улыбнулась.
— Удачной… работы, — он захлопнул дверь и
резко тронул с места.
Надо же. За проститутку меня еще не принимали,
а он, похоже, принял. Вот что «паранджа» делает… ну и район, конечно.
Зато потраченную утром Силу я восстановила, и
с лихвой. Он оказался великолепным донором, этот умный, интеллигентный, сильный
мужчина. Лучше у меня получалось только… только с помощью призмы силы.
Я вздрогнула при этом воспоминании.
Как глупо… как чудовищно глупо тогда все
получилось.
Вся жизнь пошла под откос. Все было потеряно —
в один короткий миг.
«Дура! Жадная дура!»
Хорошо, что никто из людей не может увидеть
моего настоящего лица. Оно сейчас, наверное, такое же жалкое как у глупого
юного соседа.
Ладно, что сделано, то сделано. Прошлого не
вернуть. Ни положения, ни… ни расположения. Конечно, я виновата сама. И стоит
еще порадоваться, что Завулон не отдал меня в руки Светлых.
Он меня любил. И я его любила… смешно было бы
молодой неопытной ведьме не влюбиться в главу Дневного Дозора, обратившего
вдруг на нее благосклонный взгляд…
Кулаки сжались так, что ногти впились в кожу.
Я выкарабкалась. Я пережила прошлое лето. Одной Тьме ведомо как, но пережила.
И нечего теперь вспоминать о прошлом,
распускать сопли и пытаться вновь попасть на глаза Завулону. После
прошлогоднего урагана, разразившегося в день моего позорного пленения, он
больше ни разу не заговаривал со мной. И не заговорит ближайшую сотню лет,
уверена.
Зашуршав шинами, остановилась медленно едущая
вдоль обочины машина. Неплохая, «Вольво», и не с помойки. Высунулась бритая
самодовольная харя. Осмотрела меня, расплылась в довольной улыбке. И процедила:
— Сколько?
Я остолбенела.
— За два часа — сколько? — уточнил бритый
идиот.
Я глянула на номера — не московские. Понятно.
— Проститутки дальше, придурок, — ласково сказала
я. — Проваливай.
— А то можно подумать, ты не трахаешься, —
процедил разочарованный, но пытающийся сохранить лицо придурок. — Смотри, я
сегодня щедрый.
— Побереги капиталы, — посоветовала я, и
щелкнула пальцами. — Они тебе потребуются — тачку чинить.
Повернувшись к нему спиной я неторопливо пошла
к зданию. Ладонь слегка ныла от отдачи. «Гремлин» — заклятие несложное, но
сплела я его слишком резко. В капоте новенького «Вольво» сейчас копошилось
бесплотное существо, да и не существо даже — а сгусток энергии, одержимый
страстью к разрушению техники.
Если повезет, то конец мотору. Если нет —
полетит тонкая буржуйская электроника, карбюраторы, вентиляторы, всякие
шестеренки и ремешки, которыми набито машинное нутро. Никогда не
интересовалась, что там у машин внутри, только в самых общих чертах. Но
результат от использования «гремлина» представляю прекрасно.
