Приноровиться к крохотной, привыкшей к теплому
японскому асфальту, а отнюдь не к московской наледи, «хонде» оказалось довольно
просто. И лавировать между машинами у меня тоже получалось достаточно лихо. Но
вот скорости настоящей мокик не давал — километров тридцать от силы. И я понял,
что не успею. Даже если брошу трудягу-«хонду» и нырну в ближайшее метро — от
станции метро «Университет» до главного шпилястого здания все равно далеко.
Можно, конечно, заморочить очередного автомобилиста, но где гарантия, что мы
убережемся от утренних пробок? Я смутно помнил, что в районе Университета
проспекты широченные, но уверенности у меня все равно не было. Если же и дальше
ехать на «хонде» — я сохранял мобильность практически до цели. Но, с другой
стороны, дорогу я себе представлял только в общих чертах. Не москвич я, увы.
Надеяться на безотказного доселе внутреннего помощника? Можно, конечно. Но
вдруг он подведет именно сейчас? В самый ответственный момент? Обычно так
всегда и случается.
Я прислушался к себе. В лицо хлестал холодный
ветер, насыщенный отработанными газами. Москва дышала углекислым газом…
Мой верный помощник, видимо, спал.
Садовое кольцо и метро «Парк культуры» я
проскочил. Но когда впереди замаячило здание станции «Фрунзенская», я решил
спускаться под землю. Время требовало.
Я не успел даже дойти до ступенек перед входом
в метро, а мокик уже сперли. Коротко хрюкнул, запускаясь, двигатель, и кто-то
проворный погнал трудолюбивый и безотказный японский механизм прочь, торопясь
нырнуть куда-нибудь в боковые улочки. Эх, люди-люди… Заботятся о вас Светлые,
защищают, берегут, а вы быдлом были, быдлом и остаетесь. Зверьем без совести и
сострадания. Растолкать локтями, украсть, продать, набить брюхо, а там — хоть
трава не расти. До чего же противно…
Через турникеты я просто перепрыгнул — в
сумраке, незримой тенью. Некогда было покупать карточку и совать ее в щель
магнитоприемника. Ничего, страна не обеднеет.
И по эскалатору я соскользнул, не выходя из
сумрака. Вскочил на медленно ползущую ленту перил и ринулся вниз, едва успевая
в вязком сером киселе переставлять ноги. От платформы как раз готовился отойти
поезд; пока я соображал, идет ли он в нужную сторону, двери успели закрыться.
Ну, ничего, мне это не помеха. А вот поехать в центр мне совсем не улыбалось.
В вагон я вскочил прямо сквозь дверь, через
сумрак. Легонько раздвинул изумленных пассажиров и возник словно бы из пустоты.
— Ой! — сказал кто-то.
— Скажите, это Москва? — ляпнул я зачем-то. Из
глупого жеребячьего озорства, наверное.
Мне не ответили. Ну и ладно. Зато свободного
места вокруг сразу стало заметно больше. Я взялся за поручень и закрыл глаза.
«Спортивная». Закрытые «Воробьёвы горы» —
поезд еле ползет; в щелях между неплотно пригнанными металлическими щитами то и
дело мелькают электрические огоньки и льется серый полусвет наступающего утра.
Уже рассветает…
Наконец, «Университет». Эскалатор, длиннющий и
запруженный. Снова приходится ждать. Все, я точно опоздал.
Наверху было почти светло. Окончательно
осознав, что к началу заседания не поспеть, я вдруг совершенно успокоился и
перестал торопиться. Совсем. Добыл из кармана бусины наушников, оживил плейер с
диском Антона Городецкого и пошел ловить машину.
— Время, — тихо провозгласил Инквизитор. —
Все, кто не успел ко сроку, ответят позже по всей строгости Договора.
Присутствующие поднялись на ноги. И Темные, и
Светлые. И сотрудники Дозоров, и судьи. И Гесер, и Завулон, о котором все
думали, будто его нет в Москве. И Инквизитор Максим, и двое
Инквизиторов-наблюдателей, облаченных в серые балахоны. Все, кто собрался в
башенке главного здания Московского университета. Маленькое помещение
пятиугольной формы невидимым сумеречным этажом накрывало музей землеведения и служило
исключительно для нечастых заседаний трибунала Инквизиции. В послевоенные годы
сумеречные помещения строили довольно часто — это обходилось дешевле, чем
постоянное противодействие ГБ и милиции, постоянно сующим нос не в свое дело.
Было прекрасно видно, как на востоке из-за горизонта наползает алое сияние
восхода и с каждой минутой блекнут феерические сполохи, все еще пляшущие над
зданием МГУ со времени концерта Жан-Мишеля Жарра на московском юбилее. Иным
следы лазерного представления будут видны еще долго, даже без входа в сумрак,
где цвета блекнут и исчезают. Очень уж много людей восхищенно смотрели за
красочным представлением, выплескивая свои эмоции в сумрак.
Максим, облаченный в обычный деловой костюм, а
не в балахон, как другие Инквизиторы, мановением руки развернул в сумраке серое
полотно, испещренное пылающими красными буквами. Три десятка голосов стали
нараспев читать:
«Мы — Иные. Мы служим разным силам. Но в
сумраке нет разницы между отсутствием Тьмы и отсутствием Света…»
Огромному городу и огромной стране было
невдомек, что почти все, кто определяет судьбы России, собрались сейчас здесь,
а вовсе не в Кремле. В запущенной тесной каморке под самым шпилем здания МГУ,
где в лежалую пыль поставлены стулья, легкие креслица, даже пляжные шезлонги —
кто что сподобился принести. Столом никто не озаботился — его и не было.
Иные не очень чтят дешевые ритуалы: суд — это
действие, а не действо. Поэтому никаких мантий, париков и скатертей. Лишь серые
балахоны наблюдателей, но никто уже толком и не помнит, почему Инквизиторы
иногда носят эти балахоны.
«Мы ограничиваем свои права и свои законы. Мы
— Иные…»
Алые буквы Договора горели в полумраке,
олицетворяя Истину и Правосудие. И звучали голоса:
«Мы — Иные…»
Три десятка голосов:
«Время решит за нас».
Договор был прочитан и начался, собственно,
Трибунал. По традиции — с наименее важных дел.
Судья, один из облаченных в балахон
Инквизиторов, не вставая с вертящегося рояльного табурета, без всякой
торжественности, вполне будничным тоном объявил:
— Дело первое. Браконьерство со стороны
Темных. Введите виновную.
Даже не подозреваемую — виновную. Вина уже
доказана. Свидетели лишь помогут уточнить обстоятельства и степень вины. А суд
вынесет приговор. Безжалостный и справедливый.
— К сожалению, прибыли не все свидетели. Не
хватает Виталия Рогозы, Иного, зарегистрированного в Николаеве, Украина, и
временно зарегистрированного в Москве, отсутствующего по невыясненной причине;
а также Андрея Тюнникова и Екатерины Сорокиной, погибших в результате дел,
которые будут рассматриваться несколько позднее…
Суд был кратким и жестким:
