— Лучше бы я выпил скисшей «Балтики». Эдгар
усмехнулся. Даже после легкого напряжения памяти он не сумел вспомнить ни
единого сорта венгерского пива. Впрочем, если Антон так о нем отзывается, лучше
и не помнить. В пиве собеседник разбирался, причем разбирался великолепно.
Светлые вообще любят плотские удовольствия — это приходится признать.
— А эти… доблестные воины… пьют свои родные
помои. — Антон кивнул в сторону американцев. — Миротворцы… Асы Геринга…
«Печено вепрево колено» давно было съедено — и
Эдгаром и Антоном. И пива уже было выпито достаточно, чтобы у обоих слегка
заблестели глаза, голоса стали громче и непринужденнее.
— Почему Геринга? — удивился Эдгар. — Это ж не
дойчи, это американцы.
Антон терпеливо, словно ребенку, объяснил:
— Асы ВВС США — не звучит. Ты какое-нибудь
краткое и звучное наименование американских ВВС знаешь?
— Не знаю.
— Ну ладно. Пусть будут асы Клинтона. Немцы
хоть знали, что против них такие же летчики воюют, а эти сыпали бомбы на
селения, где всей обороны — зенитка времен Второй мировой… И еще награды за это
получают. А ты спроси — у них святое вообще в жизни что-нибудь есть? До сих пор
считают, что Прагу в сорок пятом они освободили.
— Святое? — усмехнулся Эдгар. — А зачем им
святое? Они солдаты.
— Знаешь, Иной, мне кажется, даже солдаты
должны оставаться в первую очередь людьми. А у людей обязано быть что-то святое
в душе.
— Для начала необходимо, чтобы имелась душа. А
потом уж святое. О! А мы сейчас спросим!
Мимо столика как раз протискивался румяный
заокеанский летчик, сверкая нашивками и прочими галунами. Кровь с молоком,
гордость техасщины или оклахомщины. Летчик скорее всего возвращался из сортира.
— Извините, офицер! Могу ли я задать вопрос? —
на хорошем английском обратился к нему Эдгар. — У вас есть в жизни что-нибудь
святое? Что-нибудь заветное?
Американец встал, словно споткнулся. Инстинкт
подсказывал ему, что военный самого-самого лучшего государства на земле обязан
держать марку и дать достойный ответ. На лице отобразилась мучительная работа
мысли, и вдруг — вспышка! Озарение. Американец понял, что святое для него
все-таки есть. Он расплылся в горделивой улыбке.
— Святое? Конечно, есть! «Чикаго буллз»…
Даже маги не поняли, шутил он или был вполне
серьезен.
— Это как шахматная партия, понимаешь? —
объяснял Эдгар. — Начальство просто двигает по доске неперсонифицированные
фигурки — нас.
Лицо официанта вытягивалось пропорционально
количеству выпитого Антоном и Эдгаром пива. К этому столику официант перетаскал
уже столько объемистых стеклянных кружек, что хватило бы напоить весь
американский авиаполк и «Чикаго буллз» в придачу. А двое русских все сидели и
сидели, хотя было видно, что языками ворочать им становится все труднее.
— Вот взять нас с тобой, — продолжал Эдгар. —
Ты будешь на этом процессе защитником. Я — обвинителем. Но все равно мы не
являемся сколько-нибудь значимой величиной. Мы остаемся фигурками на доске.
Если нужно — нас бросят в самое пекло. Если нужно — уведут в сторонку до лучших
времен. Захотят — разменяют. Ведь, в сущности, что есть этот процесс? Это танцы
вокруг тривиального размена. Вашего Игоря поменяли на нашу Алису. И все. Просто
столкнули, как пауков в банке, и убрали с доски. Во имя высших и недоступных
нам целей.
— Ты не прав. — Антон строго погрозил ему
пальцем. — Гесер не предполагал, что Игорь столкнется с Алисой. Это интрига
Завулона!
— И откуда у тебя такая уверенность? —
насмешливо спросил Эдгар. — Ты так крут, что читаешь в душе Гесера, как в
открытой книге? Насколько я знаю, руководство Светлых тоже не любит посвящать
сотрудников в глубинные планы, высшая политика высших сил. — очень громко и
наставительно изрек он.
Антону очень хотелось возразить. Но, к
сожалению, никаких убедительных доводов у него не было.
— Или вот взять последнее столкновение в МГУ.
Завулон тебя использовал — прости, это тебе, наверное, неприятно слышать, но
раз уж начали… Так вот, Завулон тебя использовал. Завулон! Твой заклятый враг!
— Он меня не использовал. — Антон заколебался,
но все же закончил: — Он пытался меня использовать. А я пытался использовать
ситуацию в наших интересах. Сам понимаешь — это ведь война.
— Допустим, только пытался, — пренебрежительно
согласился Эдгар. — Допустим… А Гесер ничего — ничего! — не сделал, чтобы тебя
защитить. Зачем ему страховать пешек? Это неэкономно и бессмысленно.
— Вы к своим пешкам еще лучше относитесь, —
угрюмо заметил Антон. — Низших Иных — вампиров, оборотней — даже за равных не
держите. Пушечное мясо.
— А они и есть пушечное мясо, Антон. Более
дешевое и менее ценное, чем мы, маги. Да и вообще — бессмысленны наши потуги и
речи. Мы марионетки. Всего лишь марионетки. А пробиваться в кукловоды — дело
глубоко безнадежное, поскольку для этого нужны способности Гесера или Завулона,
а способности эти встречаются исключительно редко. И потом — места за игровыми
столами уже заняты. Никто из шахматистов не уступит свое место фигурке — даже
ферзю или королю.
Антон угрюмо осушил кружку и бесшумно опустил
ее на подставку с эмблемой ресторана.
Он был уже далеко не тот юный маг, впервые в
жизни вышедший в поле и выслеживавший вампиршу-браконьера. Далеко не тот, хотя
времени прошло не так уж и много. С тех пор у него было достаточно случаев,
чтобы удостовериться — сколько Тьмы в Свете. И мрачная позиция Темного мага
Эдгара — мол, все равно мы перчинки в жерновах разборок Больших Дядь, посему
лучший выход — пей пиво и не чирикай — даже чем-то импонировала ему. И в
который раз Антон подумал, что Темные в своей кажущейся простоте порой более
человечны, нежели борцы за высокие идеалы — Светлые.
— И все-таки ты не прав, Эдгар, — сказал он
наконец. — У нас есть коренное отличие. Мы живем ради других. Мы служим, а не
правим.
— Так говорили все человеческие вожди. — Эдгар
с готовностью вступил в мышеловку. — Партия — слуга народа. Помнишь?
— Но у нас есть одно отличие от человеческих
вождей. — Антон взглянул Эдгару в глаза. — Развоплощение. Понимаешь? Светлый не
может вступить на путь зла. Если он понимает, что увеличил количество зла в
мире, то он уходит в сумрак. Исчезает. И это случалось не раз, стоило лишь
Светлому допустить ошибку или хоть чуть-чуть поддаться Тьме.
Эдгар тонко захихикал.
