— Я пробуду в Риме недолго. — В ее тихом голосе слышался стыд. — Пришла взглянуть, как твои дела. Я беспокоилась: говорили, что ты плохо себя чувствуешь.
— Кто бы это ни был, они говорили правду, — ровным тоном отозвалась я. — Я потеряла рассудок. Но теперь он ко мне вернулся.
— И про меня тоже говорили правду, — с легким оттенком иронии сказала Лукреция. — Меня заставили снова выйти замуж.
На это я ничего не ответила — просто не могла, ведь призрак Альфонсо стоял перед нами немым укором.
Теперь взгляд Лукреции был устремлен не на меня, а куда-то вдаль, в прошлое, как будто она сейчас извинялась не передо мной, а перед моим братом. Лицо ее было напряженным от отвращения к себе.
— Сначала я отказывалась. Но я — слишком ценный политический товар, чтобы позволить мне поступать по собственному усмотрению. Мой отец и Чезаре… Мне не нужно объяснять тебе, какой способ они изыскали для давления на меня.
На щеках Лукреции вспыхнул легкий румянец — воспоминания, оставшиеся непроизнесенными, пробудили ее гнев. Она собралась с силами и наконец взглянула мне в глаза.
— Но я заставила их позволить мне самой выбрать будущего мужа, оставив за ними право утвердить его. Они согласились. Я выбрала, и они одобрили мой выбор. — Лукреция перевела дыхание. — Я выбрала д'Эсте Феррарского.
— Д'Эсте, — прошептала я.
Мои романские родичи. Чезаре никогда не осмеливался напасть на них — у них была слишком сильная армия. Давным-давно он сказал мне, что предпочтет видеть их союзниками.
— Чезаре понравился этот вариант, потому что он думает, что сумеет таким образом заполучить больше солдат, — сообщила Лукреция. — Мне пришлось навестить их, чтобы старый герцог, мой потенциальный свекор, удостоверился, что я и вправду «мадонна с ангельским характером», как его уверяли. — На миг на губах Лукреции промелькнула ироническая улыбка. — Я прошла испытание и понравилась старому Эрколю. Но вот чего я не сказала ни отцу, ни Чезаре, так это того, что д'Эсте никогда не станут выступать на стороне папского престола. Они — добрые католики, но они мудры: они не доверяют ни Папе Александру, ни его гонфалоньеру. Герцог Эрколь настаивал на том, чтобы мы с его сыном венчались в Ферраре и жили там впоследствии, на что я охотно согласилась. Я никогда больше не вернусь в Рим. Я останусь с моим новым мужем, в окружении сильной семьи и сильной армии, не подчиняющейся воле Борджа. — Голос Лукреции дрогнул от переполнявших ее чувств. — Его зовут Альфонсо.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что она произнесла имя своего предполагаемого супруга: Альфонсо д'Эсте, кузен моего брата.
— Так что, как ты видишь, Санча, — продолжала Лукреция, — это наша последняя встреча.
Она взглянула на меня с печалью и любовью.
— Если бы только я хоть чем-то могла помочь тебе…
— Можешь, — мгновенно отозвалась я. — Ты можешь оказать мне последнюю услугу.
— Все, что хочешь.
Она нетерпеливо ждала моего ответа.
— Ты можешь сказать мне, сколько нужно кантереллы, чтобы убить человека.
В первое мгновение Лукреция была потрясена, но потом она взяла себя в руки и застыла недвижно. По ее отстраненному взгляду я поняла, что она мысленно вернулась в монастырь Сан-Систо, в то время, когда она носила ребенка Чезаре и была преисполнена такого отчаяния, что намеревалась покончить с собой.
Она явно вспомнила о пропавшем флаконе с ядом.
Потом Лукреция внимательно взглянула на меня. Наши взгляды, равно твердые, встретились. В ходе этой безмолвной беседы мы сделались соучастницами заговора, такого же прочного и недвусмысленного, как те, которые плели ее отец с братом. «Убить человека», — сказала я. По моей решительной осанке, по стиснутым зубам Лукреция не могла не понять, что я не намерена использовать содержимое флакона против себя.
Никогда еще я не была настолько уверена в ее верности и благодарности.
— Всего несколько крупинок, — отозвалась наконец она. — Яд очень сильный. Он слегка горчит, поэтому его подсыпают в еду — во что-нибудь сладкое вроде меда или варенья — или добавляют в вино. Тогда жертва не чувствует его вкуса.
Я слегка кивнула.
— Спасибо.
Мгновение спустя мы словно никогда не затрагивали эту тему. Лицо Лукреции внезапно изменилось. В ее глазах вспыхнуло страстное желание, мольба. Прежде чем она успела спросить, я быстро ответила:
— Не проси у меня прощения, Лукреция, — я никогда не смогу простить тебя.
Последние отблески надежды угасли в ее глазах, словно свеча, задутая ветром.
— Тогда я буду просить его у Господа, — серьезно произнесла она. — А тебя я лишь попрошу не забывать меня.
Тут я не выдержала. Я шагнула к Лукреции и крепко обняла ее.
— Это я могу обещать. — Лукреция обняла меня.
— До встречи, Санча.
— Нет, — сказала я. — Прощай.
Перед отъездом Лукреции в Феррару в Риме были устроены пышные празднества. Мы с Доротеей в погожие ночи смотрели с балкона, как разодетые аристократы и прелаты движутся по улицам и площадям к Ватикану, дабы выказать свое почтение невесте. Не обошлось без фейерверков и пушечной пальбы. Доротея радовалась развлечениям; что же касается меня, они лишь подогревали мою ненависть.
Как-то утром, когда я сидела у себя в прихожей и читала, дверь моих покоев отворилась. Я подняла голову от книги, раздраженная неожиданным вторжением.
На пороге стоял Чезаре Борджа.
Война вкупе с сифилисом состарили его; даже борода, в которой уже блестела ранняя седина, не могла скрыть заметных рубцов на щеках. В волосах, начавших редеть, тоже появились седые пряди, а под уставшими глазами залегли тени.
— Ты так же прекрасна, как и в тот день, когда я впервые увидел тебя, Санча, — задумчиво произнес он мягким, как бархат, голосом.
Его лесть пропала втуне. При виде его у меня сжались губы. Несомненно, Чезаре мог явиться сюда лишь с дурными вестями.
Но потом я заметила, что за его руку держится очень серьезный маленький мальчик, и у меня вырвалось нечто среднее между смехом и рыданием.
— Родриго!
Я отшвырнула книгу и кинулась к малышу.
Я не видала своего племянника больше года, но мгновенно узнала его: у него были золотые кудри и голубые глаза моего брата. Малыш был одет в приличествующий принцу темно-синий бархатный камзольчик.
Я опустилась перед ним на колени и распахнула объятия.
— Родриго, милый! Это же я, тиа Санча! Ты помнишь меня? Ты знаешь, как сильно я люблю тебя?
Мальчик — ему было уже почти два года — сначала смущенно отвернулся и потер глаза кулачками.
— Иди к ней, — подбадривающе произнес Чезаре и подтолкнул мальчика ко мне. — Это твоя тетя, сестра твоего отца… Они с твоей матерью очень любили друг друга. Она присутствовала при твоем рождении.
