— Совершенно верно, — отрезала я. Я была очень зла на отца за те чары, которыми он опутал ее, за то, что даже теперь, безумный и совершенно беспомощный, он все равно способен был сделать хорошего человека несчастным. — Я не понимаю. Он предал свою семью и свой народ, и все же ты по-прежнему хранишь ему верность. Твои дети обожают тебя и готовы сделать все возможное, чтобы ты была счастлива. А он причиняет тебе лишь боль. — Я заколебалась, потом, не сдержав эмоций, задала вопрос, который всю жизнь не давал мне покоя: — Как ты вообще могла полюбить такого жестокого человека?
Трузия вскинула голову и напряженно посмотрела на меня. В голосе ее звучало возмущение, и я поняла, что глубина ее любви к отцу превосходит все прочие чувства.
— Ты так говоришь, словно у меня был выбор, — сказала она.
Мы добрались до Искьи в разгар весны; этот скалистый остров порос оливами и благоуханными соснами — щедрая растительность снискала ему имя «Зеленого острова». Над Искьей господствовала Монте-Эпомео, извергавшаяся раз в несколько столетий и придававшая почве плодородие.
Джофре, Альфонсо и я остались вместе с Феррандино в обособленном величественном замке Кастелло; его соединял с главной частью острова мост, построенный моим прадедом, Альфонсо Великодушным. Пока апрель сменялся маем, а май — июнем, нам особо нечего было делать, кроме как молиться (с неверием скептиков) за наше войско, когда оно устраивало вылазки на сушу. Кампания шла хорошо: наши потери были невелики, поскольку мы теперь располагали поддержкой не только Священного союза, но и баронов. Французы впали в уныние.
Ни Джофре, ни Альфонсо не было нужды сражаться — к их разочарованию, как я подозреваю, и к моему глубочайшему облегчению. Мы снова сделались неразлучны. Мы вместе обедали, посещали здешние маленькие города — Искью и Сан-Анджело — и горячие минеральные источники, про которые говорили, что они очень полезны для здоровья.
Но каждое утро я начинала в одиночестве: я спускалась на чудный песчаный берег и смотрела через залив. В погожие дни мне виден был изогнутый неаполитанский берег. Везувий высился, словно маяк, и я почти могла разглядеть Кастель дель Ово, маленькую черную точку. Я стояла на берегу так подолгу, что сделалась бронзовой от загара. Донна Эсмеральда часто приходила за мной, бранила меня и заставляла накрыть голову шалью.
В туманные дни я все равно шла туда и, подобно отцу, тщетно высматривала силуэт Везувия.
В Сквиллаче я думала, что страдаю от тоски по дому, но тогда я была уверена, что у меня есть дом, в который я могу вернуться. Теперь же я не знала, стоит ли на месте дворец, в котором прошло мое детство. Я тосковала по церкви Санта Кьяра и кафедральному собору, как тоскуют по любимым, и боялась за них. Я думала об изящных кораблях в порту, с их яркими парусами, о дворцовых садах, которые — если только их не уничтожили — как раз должны вовсю цвести, и у меня ныло сердце.
Феррандино постоянно встречался со своими военными советниками. Мы почти не видели его до самого июля, когда нас с моим братом и мужем позвали к нему в кабинет.
Феррандино сидел за столом. Рядом с ним стоял его капитан, дон Инако, и по сияющим, довольным улыбкам обоих мужчин я догадалась о том, какими новостями они хотят с нами поделиться.
Король едва сдерживался. Едва мы успели поклониться, как он заговорил — я никогда еще не слыхала, чтобы его голос звучал столь весело:
— Пакуйте вещи, ваши высочества.
— Я свои и не распаковывала, — отозвалась я.
ВЕСНА 1495 ГОДА — КОНЕЦ ВЕСНЫ 1496 ГОДА
Глава 9
Наше путешествие через Неаполитанский залив было недолгим. На самом деле слугам понадобилось больше времени на то, чтобы загрузить наш корабль провизией и имуществом, чем ему — чтобы преодолеть путь от Искьи до гавани Санта-Лючии.
Королевская свита его величества Феррандино, состоявшая из его нареченной невесты Джованны, Джофре, Альфонсо и меня, взошла на корабль в превосходном расположении духа. Когда корабль отплыл, Альфонсо принес бутылки с вином и кубки, и мы многократно выпили за короля, Арагонский дом и город, в который мы возвращались. Это были самые радостные минуты в моей жизни. Думаю, и в жизни Феррандино тоже, ибо глаза его никогда еще так не сияли и никогда он не улыбался так широко. В какой-то момент он под влиянием порыва обхватил Джованну за талию, привлек к себе и страстно поцеловал — к пущему восторгу нашей компании, наградившей его одобрительными возгласами.
Джофре пролил свет на историю с проповедником Савонаролой и его зловещим предсказанием о том, что Карл VIII возвещает конец света.
— Мой отец, его святейшество, велел Савонароле явиться в Рим и объяснить свои воззрения на Апокалипсис, которые кажутся несколько необдуманными. Савонарола со свойственной ему трусостью сказался больным и заявил, что не в состоянии проделать этот путь.
Мы расхохотались во все горло, а Джофре предложил новый тост:
— За дальнейшее недомогание Савонаролы!
Я порадовалась, что Эсмеральда находится в каюте и не слышит, как оскорбляют столь почитаемого ею священника.
Когда мы подплыли поближе к неаполитанскому берегу, нами овладело молчание. Везувий, за время нашего изгнания сделавшийся для меня маяком надежды, по-прежнему нес свою стражу над городом, но его темно-фиолетовая громада была единственным цветным пятном на фоне некогда зеленого, а ныне превратившегося в пепелище ландшафта. Поля и склоны, которым сейчас полагалось бы вовсю цвести и колыхаться волнами зреющих хлебов, были черны, как будто огромная гора снова извергла пламя.
Один лишь Феррандино продолжал улыбаться; он уже видел это разорение прежде, во время вылазок своих капитанов.
— Не надо отчаиваться, — сказал он нам. — Да, французы позаботились, чтобы в этом году мы остались без урожая, но зажженные ими пожары удобрили землю золой, и на будущий год мы получим щедрый урожай.
Но мы по-прежнему были тихи и обеспокоены. Мы вошли в порт, миновав обугленные скелеты кораблей, и прошли мимо Кастель дель Ово. Древние каменные стены крепости были целы, и она являла собою успокаивающее зрелище. Я принялась встревоженно заглядывать за исковерканные войною стены, в город, и в волнении ухватилась за руку Альфонсо.
— Смотрите! — воскликнула я. — Церковь Санта Кьяра цела! И кафедральный собор тоже!
И вправду: несмотря на то что я сама видела, как из нее вырывался огонь, снаружи Санта Кьяра казалась почти неповрежденной, не считая полос копоти. Собор же и вовсе казался нетронутым.
Но когда наше небольшое семейство ехало в карете к Ка-стель Нуово, мне стоило больших усилий скрыть горе и ненависть — и не только мне. Даже Феррандино помрачнел. Джованна с трудом сдерживала слезы, а Альфонсо сидел, отвернувшись к окну.
От порта до места назначения путь был недолог, но даже он позволил нам увидеть часть разрушений, учиненных французами. Дворцы и жилища простолюдинов — все было опалено, либо превращено в руины огнем пушек, либо и сожжено и разрушено разом. Арсенал, некогда заполненный артиллерией и солдатами, защищенный двойным кольцом стен, превратился в черную груду камней и погребенных под ними разлагающихся трупов.
