Я вскинула голову, чувствуя себя несколько оскорбленной: неужели она имеет в виду мой утренний наряд, нарочито скромный и сшитый так, как подобает почтенной замужней женщине, который я специально надела для того, чтобы она, Лукреция, могла блеснуть во время нашей первой встречи? Если так, то я больше не повторю этой ошибки.
— Лукреция! — позвал Папа, явно захмелевший. — Потанцуй для нас! Станцуйте вместе с Санчей!
Он сидел, обнимая Джулию; когда он привлек ее к себе и поцеловал, та хихикнула.
Лукреция бросила на меня очередной косой, слегка насмешливый взгляд.
— Вы, конечно, знаете испанские танцы… или у вас на юге этому не учат?
— Я — принцесса Арагонского дома, — недружелюбно отозвалась я.
Мы взялись за руки. Музыканты заиграли, Папа принялся время от времени хлопать в ладоши, выражая свой восторг, а мы с Лукрецией повели старинный кастильский танец.
В тот момент я радовалась тому, что выросла рядом с моим отцом и вовремя узнала, что люди могут вести себя внешне любезно и при этом быть двуличными. Я чувствовала, что Лукреция как раз из таких людей. Пока мы поддерживали вежливую беседу во время танца, я постоянно держалась настороже. И не зря: в какой-то момент Лукреция нарочно пропустила шаг в танце и выставила ногу так, чтобы я споткнулась. Во мне вспыхнули отцовский гнев и надменность, и я намеренно наступила ей на ногу.
Она вскрикнула и резко развернулась ко мне. Хоть мы и продолжали танец, откровенный взгляд, которым мы обменялись, больше подходил двум дуэлянтам.
— И как мы поведем эту игру, мадонна? — кротко спросила я, но взгляд мой оставался жестким. — Я приехала в Рим не по своей воле. И уж точно я приехала не за тем, чтобы наживать себе врагов. Я не желаю быть для вас никем иным, кроме как доброй сестрой.
Сознавая, что на нас смотрят, Лукреция очаровательно улыбнулась; я никогда еще не видела на человеческом лице более холодного и более пугающего выражения.
— Вы мне не сестра. И вы никогда не будете равны мне, ваше высочество. Зарубите себе на носу.
Я замолчала, не понимая, как унять ее ревность.
Пока мы танцевали, появились слуги с подносами, заполненными шоколадом. Александр устроил целое представление, скармливая конфету Джулии; потом она кормила его. Когда наш танец закончился и зрители вежливо похлопали, Александр, ухмыляясь совершенно по-мальчишески, бросил конфету и попал в Чезаре.
Молодой кардинал в темной рясе отреагировал с редким тактом: он улыбнулся, нисколько не удивленный, подобрал конфету и съел с удовольствием, которое явно порадовало его хохочущего отца.
После этого Александр преувеличенно подчеркнутым жестом бросил конфету Джулии за корсаж.
На миг на лице девушки промелькнул ужас: ей не хотелось, чтобы ее дорогое платье пострадало.
Я заметила резкий взгляд, брошенный на нее Адрианой Милой: в нем были и предостережение, и угроза. Джулия тут же заулыбалась, потом хихикнула, но в искренность этого хихиканья мог поверить лишь человек, охваченный страстью. Папа тоже хихикнул, словно гадкий мальчишка, и запустил руку за вырез ее корсажа, между белоснежными грудями, задержавшись там на чрезмерно долгое время и изображая на лице похотливую радость, рассчитанную на то, чтобы позабавить толпу.
Присутствующие разразились смехом.
Внезапно Адриана подошла к Александру и что-то прошептала ему на ухо; он кивнул, потом повернулся к Джулии и, взяв ее прекрасное лицо в ладони, поцеловал девушку в губы и что-то обещающе забормотал. Я заподозрила, что он назначает ей свидание, и подумала, насколько соответствует истине слух о том, что Папа приказал вырыть подземный ход между дворцом Святой Марии и Ватиканом, чтобы тайно посещать своих женщин в любой момент, когда ему только заблагорассудится.
Джулия кивнула, зардевшись, и удалилась вместе с бедолагой Орсини; их обоих увела Адриана.
Это было сигналом для гостей, которого я не поняла: кардиналы тут же выстроились перед троном его святейшества, поклонились и попросили дозволения удалиться; большинство дворян последовало за ними.
Было еще не поздно, но теперь на празднике остались лишь близкие родичи и неизвестные, экстравагантно разряженные женщины без сопровождающих.
Шлюхи — вдруг поняла я еще до того, как его святейшество забросил очередную конфету в декольте самой пышногрудой из этих женщин, и мне сделалось не по себе. Проститутка засмеялась. Это была красивая молодая девушка с золотыми волосами, но хоть она и была изрядно навеселе, взгляд ее оставался жестким. Она подалась вперед, чтобы наилучшим образом продемонстрировать свой бюст, и, слегка пошатываясь, двинулась к Александру.
Тот сидел, ожидая ее. В тот же миг, когда ее обтянутая парчой грудь возникла перед ним, Папа с жаром уткнулся туда лицом и принялся выискивать спрятанную конфету, как пес кидается на лакомство, упавшее с хозяйского стола.
Шлюха пронзительно рассмеялась и прижала его голову к себе. Наконец Папа торжествующе отстранился; лицо его было измазано в шоколаде, а конфету он держал в зубах.
На лице Чезаре застыло замкнутое, уклончивое выражение; он смотрел в свой кубок. Очевидно, он привык к подобным зрелищам, но не одобрял их.
Я взглянула на Джофре. Мой маленький муж смеялся. Он был пьян. Джофре подозвал одного из слуг и велел принести еще конфет. Я забылась, и мне не удалось полностью скрыть своего отвращения.
Лукреция тут же все заметила.
— Ах, мадонна Санча, вы такая провинциалка.
И чтобы доказать, что уж она-то не провинциалка, Лукреция, дождавшись появления подноса с конфетами, опустила одну себе за корсаж.
Чезаре с ловкостью, в которой не было ни намека на неприличие, тут же подхватил конфету двумя пальцами и вернул на поднос.
— Лукреция, дай же нашей новой сестре время освоиться, — спокойно, без всякого осуждения произнес он. — Возможно, тогда наши римские обычаи не будут так шокировать ее.
Лукреция вспыхнула. Она поставила кубок на поднос, схватила начавшую таять конфету и снова засунула ее за корсаж, уже поглубже.
Не сказав ни слова, она подошла к трону отца и жестом велела хихикающей шлюхе — та сидела у понтифика на коленях, двигая бедрами самым сладострастным образом, — отойти в сторону.
Шлюха повиновалась, любезно поклонившись, хотя ясно было, что вмешательство вызвало у нее негодование. А Лукреция заняла ее место.
Она уселась к отцу на колени и прижала его лицо к своим небольшим грудям. К этому моменту Александр явно был пьян — но не настолько пьян, чтобы не заметить, что женщина сменилась другой.
Когда он принялся разыскивать конфету, работая губами и языком, Лукреция повернулась ко мне. Ее прищуренные глаза горели вызовом и триумфом.
Я стремительно развернулась, так, что взметнулись юбки, и вышла прочь.
