— А какие ставки?
Лукреция задумалась, потом улыбнулась уголками губ.
— Алмаз. Или я отдам один тебе, или ты отдашь один мне.
— По чьему выбору? — не унималась я.
— Проигравшей, — ответила Лукреция, внезапно оробев. Я скрестила руки на груди и покачала головой. Лукреция рассмеялась.
— Ладно, ладно, по выбору победительницы. Впрочем, я уверена, что выиграю.
Мы подобрали юбки, попросили донну Эсмеральду дать сигнал к старту и побежали.
Это трудно было назвать честным состязанием. Я была выше, и ноги у меня были длиннее, так что я с легкостью выиграла, подняв по дороге тучу пыли.
— Итак, — торжествующе заявила я, — теперь я выберу твой лучший алмаз.
Лукреция закатила глаза и сделала вид, будто она обеспокоена, но мы обе знали, что я не собираюсь забирать свой выигрыш.
Лукреция потребовала реванша. Когда я отказалась — мне не хотелось, чтобы она переутомлялась, — она пожелала устроить бег наперегонки с молодыми фрейлинами. Через некоторое время четыре дамы, по две в ряд, вышли на старт, ожидая, пока донна Эсмеральда подаст сигнал.
Я начала слегка беспокоиться: Лукреция раскраснелась и вспотела, несмотря на прохладный день. Я решила настоять, чтобы подали обед и закончили беготню, и тут донна Эсмеральда дала сигнал к началу.
Когда побежала последняя пара, я пошла вдоль ряда к донне Эсмеральде и столу, гнущемуся под тяжестью всяческих соблазнительных блюд; наверняка после такой бурной деятельности Лукреция проголодается.
Я смотрела в другую сторону, когда до меня донесся негромкий, тревожный звук падения, а следом за ним — крик.
Обернувшись, я увидела, что донна Эсмеральда со всех ног, насколько ей позволяет ее дородность, бежит к двум женщинам на дорожке. Одну из них я застала в падении: зеленая парчовая юбка реяла в воздухе. Я тоже припустила бегом, и вскоре мы вместе с Эсмеральдой стояли рядом с Лукрецией и ее молодой фрейлиной, которая упала поверх нее и теперь медленно поднималась со своей госпожи.
— Лукреция! — воскликнула я, опускаясь на колени рядом с ней.
Лукреция была без сознания, и по лицу ее разлилась пугающая бледность. Я обвиняюще посмотрела на несчастную фрейлину; та стояла, дрожа, и прижимала сжатые кулачки ко рту.
— Что произошло?
— Я не знаю, мадонна, — ответила фрейлина; в голосе ее дрожали слезы. — Она бежала и, как мне кажется, споткнулась, потому что у нее соскользнула туфля. Она упала, а я не смогла вовремя остановиться…
Фрейлина взглянула на нас, с ужасом ожидая выговора или наказания, но нам было не до нее: она-то была цела и невредима, поскольку упала поверх Лукреции.
Я похлопала Лукрецию по холодным щекам, но она так и не пришла в себя. Я взглянула на донну Эсмеральду.
— Герцогиня Бишелье беременна, — сказала я. — Мы должны немедленно доставить ее обратно во дворец и вызвать врача и повитуху.
Донна Эсмеральда ахнула, заслышав эту новость, потом кинулась за нашими молодыми кучерами, которые отправились поохотиться. Через полчаса мы сидели в карете. Мы с Эсмеральдой устроили Лукрецию у нас на коленях; я держала ладонь у нее на лбу, опасаясь лихорадки, и ругала себя за то, что вообще допустила этот бег наперегонки.
К тому времени, как мы добрались до дворца, Лукреция пришла в себя, но была очень слабой, и ей пришлось напомнить о падении.
— Проклятая туфля! — выругалась она, пытаясь отмахнуться от кучера, который настаивал, что отнесет ее во дворец на руках.
В конце концов Лукреция сдалась. Когда кучер из соображений приличия поставил ее на ноги у дверей спальни, мы окружили Лукрецию и, поддерживая, помогли ей добраться до кровати.
Каждый шаг причинял ей боль.
— Это только спина, — беспечно сказала Лукреция. — Ну, и голова болит. Назавтра мне будет лучше.
Ее уже ждала повитуха, и Лукреция кротко согласилась на осмотр. Когда повитуха наконец-то вышла из комнаты, мы с донной Эсмеральдой кинулись к ней за известиями.
— Герцогиня получила серьезные ушибы спины и головы, — сообщила повитуха. — У нее не наблюдается ни жара, ни кровотечения, ни иных признаков того, что она теряет ребенка. Но пока еще трудно сказать что-либо наверняка.
Мы с донной Эсмеральдой посоветовались со старшей фрейлиной Лукреции, и я решила, что мы передадим врачу, чтобы он не приходил. Его приход могли заметить, поскольку его появление всегда свидетельствовало о серьезной болезни, в то время как с повитухой часто советовались по поводу незначительных женских недомоганий. Незачем было лишний раз беспокоить Папу и Альфонсо. Мы попросили повитуху остаться и несколько часов побыть при Лукреции, посмотреть, как она будет себя чувствовать.
Тем временем настала вторая половина дня. К счастью, на сегодняшний вечер не намечалось семейного ужина, поскольку предполагалось, что мы поздно вернемся с пикника.
По просьбе Лукреции я вошла и села рядом с ней. Ее тошнило, и она отказывалась от еды и питья; голова у нее болела так сильно, что ей трудно было открыть глаза. И все же Лукреция сохраняла бодрое настроение и беседовала со мной; на лбу у нее лежал холодный компресс.
— Столько неприятностей из-за дурацкой туфли, — сказала мне она. — Левая была чересчур свободна. Думала же я сбросить ее и бежать босиком! Надо было так и сделать! Тогда бы обошлось без всех этих глупых хлопот.
— Донна Эсмеральда никогда не позволила бы тебе бегать босиком в холодную погоду, — возразила я таким же непринужденным, веселым тоном, скрывая терзающие меня чувство вины и беспокойство. — Она испугалась бы, что ты подхватишь простуду. Так что тебе все равно пришлось бы остаться в этой проклятой туфле.
— Альфонсо будет волноваться, — прошептала Лукреция. — Ты ему сказала?
— Нет еще.
— Хорошо. — Она закрыла глаза. — Тогда сюрпризу придется подождать до тех пор, пока мне не станет получше. — Она вздохнула. — Все равно он скоро узнает про то, что я упала. Он же придет сюда, когда стемнеет.
— Он — крепкий молодой человек, — сказала я. — Он оправится от потрясения.
Лукреция слабо улыбнулась и умолкла. Через некоторое время она задремала. Я почувствовала облегчение; мне показалось, что худшее миновало и теперь она пойдет на поправку. Но повитуха настояла на том, чтобы остаться при ней.
Лукреция пробудилась через несколько часов после захода солнца с тяжким стоном. Я подалась вперед и схватила ее за руку. У Лукреции стучали зубы; ей было так плохо, что она не могла говорить.
Повитуха подняла одеяло и осмотрела ее, а потом покачала головой с мрачным видом, разбившим мне сердце.
— У нее кровотечение, — сообщила повитуха. — Можно ожидать самого худшего.
Она повернулась к донне Эсмеральде и потребовала несколько полотенец, простыню и таз с водой, потом снова взглянула на меня с суровым выражением, порожденным годами печального опыта.
