На второй день пути мы увидели берег и море; оно, как всегда, тут же взбодрило меня. К тому времени, как мы добрались до Неаполя, моя печаль отчасти смягчилась и я смогла радоваться возвращению домой; но радость мою омрачала глубокая печаль Альфонсо. Я видела, как потрясена была Лукреция в тот день, когда отец сообщил ей о побеге Альфонсо. Однако как бы сильно Лукреция ни любила моего брата, Альфонсо обожал ее еще сильнее, и мне пришлось наблюдать, как с каждым днем, проведенным в Неаполе, Альфонсо все сильнее беспокоится о Лукреции и сердце его разрывается от горя.
Они поддерживали непрестанную переписку — которую читали шпионы его святейшества и короля Федерико, — заверяя друг дружку в вечной любви, и в каждом письме мой брат просил Лукрецию присоединиться к нему. На это она никогда не отвечала.
Вскоре мы узнали, что Лукреции «оказали честь» и назначили ее губернатором Сполетто — города, расположенного значительно севернее Рима, — и таким образом она оказалась намного дальше от Неаполя. Назначение женщины на пост губернатора было вещью неслыханной и нелепой; должно быть, оно взбудоражило всю папскую консисторию. Однако Александр настолько высоко ценил интеллект и рассудительность дочери и был настолько низкого мнения о Джофре, что ему даже в голову не пришло назначить губернатором моего мужа. А возможно, Папе невыносима была сама мысль о том, чтобы обойти собственного ребенка и даровать что-то ребенку, который на самом деле не от него.
Однако же эта «честь» была со стороны Александра отнюдь не наградой, а вежливым способом держать обоих своих детей в плену, дабы они не бежали к уехавшим супругам. Джофре написал мне высокопарное письмо, в котором повествовалось, что шесть пажей поклялись ему в дружбе и защищают его «днем и ночью, не отходя ни на шаг». Иными словами, он сообщал, что не имеет возможности бежать и присоединиться ко мне, как он того желает. Несомненно, за Лукрецией надзирали точно так же.
Я не удивилась, услыхав о мерах предосторожности, принятых Александром. Альфонсо рассказал мне, как ему пришлось скакать наперегонки с полицией Александра в то утро, когда он бежал из Рима. Они гнались за ним до самого вечера, до того момента, когда Альфонсо удалось добраться до Дженацано, поместья, принадлежащего друзьям короля Федерико, и лишь тогда папские солдаты прекратили преследование. Как сказал Альфонсо, «если бы они схватили меня, вряд ли я дожил бы до сегодняшнего дня, чтобы рассказать тебе эту историю».
Это признание привело меня в ужас, и я принялась тревожиться при мысли о том, что мой брат и Лукреция могут вновь воссоединиться в Риме. Меня терзали страхи. Сейчас, вдали от Лукреции, я начала вспоминать коварство Чезаре. Да, Лукреция будет делать все, что в ее силах, дабы защитить мужа, но как она может помешать Чезаре причинить ему вред?
А Чезаре презирал весь Арагонский дом, по личным — а теперь еще и по политическим — мотивам.
Всего через две недели после нашего возвращения в Неаполь я со своими дамами отправилась на верховую прогулку. Воздух был прохладным и влажным из-за ветра с моря, но солнце пригревало — ровно настолько, насколько нужно. Я невольно подумала об ужасной жаре, от которой сейчас страдают римляне.
Вернувшись во дворец, я обнаружила у Альфонсо высокопоставленного гостя — испанского капитана Хуана де Кервиллона, участвовавшего в свое время в церемонии венчания Альфонсо и Лукреции. Хотя должность капитана де Кервиллона требовала от него находиться в Риме, его жена и дети проживали в родовом имении здесь, в Неаполе. Я предположила, что он приехал на юг по личным делам, а к нам заглянул с визитом вежливости.
Я встретила его, когда они с Альфонсо приветствовали друг друга у входа в Большой зал. Я шла переодеться после прогулки, но тут остановилась, чтобы поздороваться с капитаном.
Это был темноволосый, подтянутый, красивый солдат, разменявший четвертый десяток. Он очень эффектно смотрелся в своем мундире, увешанном множеством медалей, которые он получил за годы службы от его святейшества, а также от других пап и королей. Завидев меня, де Кервиллон низко поклонился, так что висевший у него на поясе меч качнулся назад, и поцеловал мне руку.
— Ваше высочество, это большая честь и удовольствие для меня — снова видеть вас. Вы прекрасно выглядите.
— Неаполь мне на пользу, — откровенно заявила я. — Я тоже рада вас видеть, капитан. Какой счастливый случай привел вас сюда?
Де Кервиллон в этот момент смотрел на меня, а потому не заметил предостерегающего взгляда Альфонсо. Я была обеспокоена и заинтригована. Судя по всему, мне не полагалось знать о визите де Кервиллона. Но, осознав это, я лишь преисполнилась решимости остаться и поучаствовать в разговоре моего брата с капитаном.
— Я здесь по официальной просьбе короля Федерико, — честно ответил де Кервиллон. — Его величество переписывается с его святейшеством, который желает возвращения герцога Бишелье в Рим. Конечно же, — добавил он, чтобы не обидеть меня, — это подразумевает и ваше возвращение.
— Понятно.
Я постаралась никак внешне не проявить охватившей меня тревоги. Я повернулась к своим дамам и жестом велела им оставить меня и отправляться в мои покои, потом снова развернулась к недовольному брату и капитану де Кервиллону.
— В таком случае мне, несомненно, тоже следует принять участие в этой беседе. Прошу вас, господа. — Я жестом предложила Альфонсо и капитану пройти в приемную. — Я не хочу вас задерживать.
Альфонсо бросил на меня взгляд, одновременно и сердитый, и виноватый. Сердитый, поскольку я перешла границы, вмешавшись в то, что должно было стать частной беседой между двумя мужчинами, и виноватый, поскольку он знал, что пытаться не допустить меня на эту встречу бесполезно. Он вздохнул, велел слуге принести вина и еды для капитана де Кервиллона, а потом провел нас в приемную.
Меня беспокоило, что Папа пересмотрел свою позицию по отношению к Неаполю, и, как бы странно это ни звучало, мне не хотелось, чтобы он пригласил нас с братом обратно в Рим. Как бы ни печалился Альфонсо, я знала, что дома его жизни ничего не угрожает. Недавняя смена настроения Александра объяснялась тем, что он получил гневное послание от короля Федерико — тот пришел в ярость, узнав о бегстве Сфорцы и захвате Милана Людовиком. Наш король отправил Александру письмо, гласившее: «Если вы не защитите Неаполь, я заключу союз с турками».
Это была ошеломляющая и серьезная угроза, ибо из всех врагов Рим более всего боялся турок. Вызов Федерико произвел желаемое воздействие: Александр поспешил заверить его, что Рим был и всегда останется вернейшим из защитников Неаполя.
Мы с Альфонсо уселись, как того требовало наше общественное положение, а де Кервиллон остался стоять с чопорной сдержанностью солдата. Он приступил к докладу.
— Ваши высочества, король Федерико наконец-то достиг с его святейшеством соглашения, которое счел удовлетворительным.
По лицу Альфонсо ясно было, что он слыхал о переговорах между королем и Папой и был в курсе того, как они протекают, — но я-то ничего не знала.
