— Я не знаю, — ответила я.
Меня ошарашил тот факт, что стрега узнала меня; но я решила, что ей, возможно, никогда больше не приходилось принимать у себя царственных особ. Наверняка визит принцессы должен был запомниться ей не меньше, чем мне запомнилась она сама.
— И у вас имеются… заботы.
— Да, — ответила я.
Я боялась возвращаться в Рим, боялась той судьбы, которая могла поджидать там меня и моего брата.
— Я не стану читать по вашей руке, — сказала стрега. — Я узнала по ней все, что было можно, когда смотрела на нее в прошлый раз.
Вместо этого она извлекла карты и веером разложила их поверх черного шелка. Она не произнесла ни слова, лишь взглянула на меня единственным здоровым глазом из-под вуали; второй глаз, затянутый бельмом, смотрел куда-то вдаль, в будущее.
«Выбирай, Санча. Выбирай свою судьбу».
Карты за это время стали еще более потрепанными и грязными. Я затаила дыхание и постучала по самой дальней от меня карте, как будто, выбрав ее, я могла каким-то образом отстраниться от того, что должно было произойти.
Стрега быстро поймала мой взгляд и перевернула карту, не глядя на нее.
Это было сердце, пронзенное одним мечом.
Я съежилась при виде острого, смертоносно длинного клинка.
Стрега слабо улыбнулась.
— Итак, вы уже исполнили половину своей судьбы. Теперь в вашем распоряжении осталось лишь одно оружие.
— Нет, — прошептала я.
Я была потрясена. Меня захлестнули яркие, отчетливые воспоминания: стилет в моей руке, входящий в горло несостоявшегося убийцы Феррандино. Я вспомнила, как содрогнулась рукоять, когда узкий клинок перерезал хрящ, вспомнила тепло крови, хлынувшей мне на лоб и щеки. Если это было первой частью моей судьбы, какое же ужасное деяние мне предстояло совершить?
Стрега мягко взяла меня за руки; ее руки были сильными и теплыми.
— Не бойся, — сказала она. — Ты обладаешь всем необходимым, чтобы справиться со своей задачей. Но тебя терзает смятение. Тебе нужно обрести ясность ума и сердца.
Я выдернула руки, вскочила и бросила на стол золотой дукат. Стрега взглянула на него, как на какую-то странную курьезную диковинку. Она даже не прикоснулась к нему. Я же вылетела из хижины, не сказав более ни единого слова, и галопом погнала лошадь.
В тот день я была настоящей дурой. А может, я плохо соображала из-за страха. Но меня оскорбило предположение стреги, что я не беспомощна в руках Борджа. Тем вечером я рано улеглась в постель, но долгие часы смотрела во тьму; меня терзал холодный, неотступный страх.
Я закрывала глаза и видела собственное сердце, красное, пульсирующее, пронзенное теперь одним мечом. Я видела, как делаю шаг вперед и заношу меч над головой в порыве неукротимой ненависти. Ненависти к Чезаре Борджа.
— Нет…— прошептала я тихо, чтобы меня не услышали ни спящая Эсмеральда, ни другие дамы. — Я не могу, просто не должна совершать убийство, или я стану такой же, как Ферранте и как мой отец… Я сделаюсь безумной. Должен быть какой-то другой путь.
У меня была еще одна причина не желать этого преступления. Хоть мне и не хотелось признаваться в этом себе, но мое сердце до сих пор принадлежало Чезаре. Я пылко ненавидела его… и все же часть моей души по-прежнему его любила и не желала причинять ему вреда. Я была проклята, подобно моей матери: я не могла перестать любить самого жестокого на свете человека.
В конце концов я убаюкала себя, повторяя одну и ту же ложь: что у Чезаре нет причин вредить мне или моему брату и что Папа сдержит свои обещания.
ОСЕНЬ — ЗИМА 1499 ГОДА
Глава 29
Всередине сентября я вернулась в Рим, а Альфонсо поехал на север, в Сполетто, где его ждала беременная Лукреция. Они провели там целый месяц, и я не могла их за это винить; там они наслаждались свободой и безопасностью, которых были лишены в Риме.
Как только я привела себя в порядок после долгого пути, ко мне в покои явился сияющий Джофре.
— Санча! Каждый раз, видя тебя, я понимаю, что позабыл, насколько ты прекрасна!
Я улыбнулась мужу, благодарная ему за то, что он так тепло, с такой любовью встретил меня даже при этих затруднительных обстоятельствах, и обняла его.
— Я соскучилась по тебе, муж мой.
— И я по тебе — ужасно. Нам нужно обсудить множество новостей, но мы прибережем их до ужина. Пойдем, я проведу тебя к отцу и Чезаре. Я знаю, что им не терпится увидеть тебя.
Я мягко улыбнулась и не стала делиться с ним моими сомнениями.
Джофре с гордостью вел меня под руку, напрочь позабыв о напряженной политической ситуации, которую я воплощала в своей особе. Когда мы вышли из дворца Святой Марии и двинулись через площадь Святого Петра, я осознала, что соскучилась по размаху и великолепию Рима. Уже близились сумерки, и свет заходящего солнца окрасил белый мрамор папского дворца и собора Святого Петра в розовый цвет; огромные здания были окружены великолепными садами, которые все еще продолжали цвести. Даже широкие излучины Тибра, отливающие ртутью, обладали определенным очарованием.
Когда мы вошли в папский дворец с его избытком позолоты и великолепными росписями, я покрепче сжала руку Джофре. На этот раз, когда я вошла в тронный зал Папы Александра и склонилась, чтобы поцеловать его атласную туфлю, он встретил меня с куда меньшим энтузиазмом — совсем не так, как во время моего первого появления в Риме. Стоявший рядом с отцом Чезаре, облаченный в мундир гонфалоньера, следил за происходящим внимательно и напряженно, словно ястреб.
— Добро пожаловать, моя дорогая, — сказал Александр с натянутой улыбкой. — Надеюсь, ваше путешествие обошлось без происшествий. Прошу меня извинить, если мы сегодня не сможем поужинать вместе: нам с Чезаре нужно обсудить важные дела. Но Джофре расскажет вам обо всех семейных новостях.
Он слегка повел пальцами, отпуская меня. Когда я отвернулась от него, Чезаре шагнул вперед, взял меня за руки и церемонно поцеловал в щеку. И при этом произнес мне на ухо:
— Из его рассказа вы узнаете, что совершили ошибку, отказавшись от моего предложения, мадонна. А время подчеркнет вашу глупость.
Я никак внешне не отреагировала на его слова, ответив лишь беглой улыбкой. Чезаре вернул ее мне.
За ужином — мы с Джофре находились в его покоях — из моего мужа просто-таки фонтанировали новости; он говорил о них так много и так возбужденно, что почти не притрагивался к еде.
— Отец с Чезаре составляют планы, — гордо объявил он. — Конечно же, все это тайна. Чезаре поведет нашу армию в Романью. Это принесет пользу не только папскому престолу, но и дому Борджа…— Он перегнулся через стол и заговорщически прошептал: — Вся Романья станет герцогством Чезаре. Отец заготовил буллу о тех правителях, которые нерегулярно платят десятину, то есть почти обо всех. Им предстоит либо уступить свои земли церкви, либо иметь дело с ее войском.
