– Хватит! – приказала Анна Магдалена, едва молодая женщина успела вымолвить последнее слово. – Вот что происходит, когда слушаешь священника, Маттелина! В тебя вселяются страх и неверие. Тридцать лет я приходила в лес по ночам и ни разу не встретила ни одного злодея. И я не желаю слушать даже предположения о том, что их дьявол, самый младший бог из четырех, может быть могущественнее, чем она, являющаяся матерью всех богов. Нет, сказка о злых ведьмах, которые якобы принесли чуму, – это то же самое безумие, что процветало здесь двадцать лет назад, когда в Лангедоке случился неурожай и наступил голод. И вот уже снова сжигают евреев! А те бегут на юг, в Испанию, – говорят, там безопаснее. – Она помолчала, а потом заговорила более суровым тоном: – Теперь мы, как община, должны быть крайне осторожны и следить за тем, как бы нас не застали за ворожбой или во время встречи здесь, в лесу. В противном случае нас объявят ведьмами и колдунами и всех сожгут. Ибо есть тут ведьмы или нет, а уж священники и жители деревни постараются их найти.
– Но если ведьм нет, – возразила Маттелина с таким отчаянием в голосе, что у меня на глаза невольно навернулись слезы, – и если магия богини – самая могущественная из всех, то почему же она не спасла наших любимых от такой ужасной смерти?
– Богиня приносит жизнь и радость. Поэтому она должна также приносить смерть и страдание. Такова цена вступления в этот мир. Как бы мы узнали одно, если бы не знали другого? – ласково спросила Анна Магдалена и, взяв молодую женщину за руку, подвела ее ближе к нам. – Посмотри: мы живы. Разве это не причина для радости? К тому же нас теперь не трое, а четверо. Это моя внучка Сибилль.
Наверное, представлять меня им было не обязательно: я знала обоих всю свою жизнь, правда, не очень близко. Хотя моей семье никогда не приходилось иметь дела с кузнецом, мы часто проходили мимо кузни на деревенской площади, где работали Жюстен и его отец. И как-то раз я видела, как Жюстен смотрел в глаза своей невесты, Бернис. А Маттелину и ее мужа я часто встречала в деревне – обычно на рынке.
И все же я чувствовала себя неловко, как чужая, потому что теперь они открылись передо мной совершенно в новом свете.
Маттелина взяла себя в руки и утерла слезы. Она подошла и легонько, будто перышком прикоснулась, поцеловала меня в обе щеки:
– Добро пожаловать в наше братство.
Жюстен сделал то же самое, хотя его поцелуи были заметно скромнее и в то же время крепче, а когда его борода коснулась моей щеки, у меня перехватило дыхание. В этот миг он взглянул мне прямо в глаза, и я сразу заметила две вещи: что эти глаза были зелеными и что я была страшно смущена волной тепла, пробежавшей по всему моему телу от живота до покрасневших щек.
Теперь я расскажу тебе нечто, что, возможно, убедит тебя в том, что я сумасшедшая. Ибо я увидела нечто, что было совершенно невероятно. И тем не менее я это ясно увидела. И вот что я скажу тебе, брат: ты тоже будешь ясно видеть такие вещи, если только сможешь вспомнить, как смотреть.
Высвободившись из объятий Жюстена, я заметила, что к Маттелине ластится огромный черный кот, на две головы выше ее и выше любого человека, которого я когда-либо встречала в жизни. Кот сидел на жирных задних лапах и, словно руки, потирал передние лапы. Несмотря на ласковое выражение, морда у него была страшная, с большими толстыми клыками, торчащими из нижней челюсти. Он низко склонялся к своей хозяйке, словно боясь, что может упустить тихо сказанное слово или неуловимую гримасу. Время от времени он начинал пропадать, так что я могла видеть сквозь него, и наконец исчез совсем. По правде говоря, я немного испугалась, не схожу ли я с ума? Или, может быть, Нони подсыпала мне в еду какую-нибудь дурман-траву? Однако весь остальной мир казался неизменным.
Я оглянулась на Нони, надеясь, что смогу шепотом сообщить ей о том, что я видела, но заметила, что рядом с ней с самым невозмутимым видом стоит тонкая тень красивого молодого человека в турецком тюрбане. Сложив прозрачные руки, он с улыбкой склонил голову, приветствуя меня. Я тихонько кивнула ему в ответ, надеясь, что никто этого не заметил.
Что касается Жюстена, то рядом с ним стоял очень симпатичный призрак, весьма похожий на его любимую Бернис в детстве.
Мне уже приходилось видеть кое-что и раньше в похожих на сон видениях, отделенных от реального мира, как я видела младенцев в животах рожениц. Но никогда мне не приходилось видеть прямо перед собой явно потусторонние создания. Это очень взволновало меня. Я взяла Нони за руку, и она, заметив мой встревоженный взгляд, дала мне знак придержать язык. Что я и сделала, стараясь до самого конца не подавать виду, что что-то происходит. Ведь ни Маттелина, ни Жюстен не замечали своих неземных гостей, да и Нони, похоже, почти ничего не видела.
Наконец Нони отпустила мою руку и махнула рукой, показывая, что мы все должны встать в круге за ее спиной. Что мы и сделали, причем я не сводила глаз с остальных, надеясь, что смогу повторить их движения.
Анна Магдалена встала лицом к северу, где за деревянной богиней и серой тенистой завесой листвы спал город Тулуза – темный и неприступный. Глубоким, утробным голосом она начала распевать какие-то слова на своем родном языке (как предположила я, ибо не понимала ни слова), сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, постепенно поднимая тональность.
Подняв лицо к небу, я увидела, что луна и звезды высветили высоко-высоко над нашими головами некую точку, которая делалась все светлее, все ярче и ярче и наконец начала двигаться… Это был деосиль. Деосиль же, объясняла мне Нони раньше, означает движение по часовой стрелке, приглашение, призывание духа. Воронка вращалась все быстрее и быстрее, постепенно снижаясь и снижаясь, и в конце концов пронзила тонкую голубую оболочку, окружавшую нас, и окутала Анну Магдалену.
Какой красивой она вдруг стала! Хотя я не могла видеть ее лица, я заметила, что ее фигура распрямилась, стала сильной, высокой, стройной, словно свет проник в глубину ее костей и приподнял ее навстречу небесам. А когда она вскинула руки, приветствуя спускающийся с небес поток света, рукава ее платья откинулись, и я увидела, что кожа на ее руках изменилась. Теперь она была не темная, выжженная солнцем, изборожденная временем, а светящаяся, лучащаяся сиянием не менее сильным, чем сияние луны. Таким сильным, что я невольно зажмурилась. А открыв глаза, не увидела перед собой призрачного силуэта турка: сияние уже совершенно затмило его.
Анна Магдалена откинула голову назад, и покрывало сползло, обнажив распущенные, спускавшиеся ниже пояса волосы – иссиня-черные, с легкой серебристой проседью. Потом она вновь распрямилась и опустила руки, а затем, указав прямо на север, высоким и тонким голосом выкрикнула какой-то приказ.
Не в силах сдержать радость, я громко засмеялась, потому что воздух вокруг стал живым, вибрирующим, словно наполненным энергией тысячи жужжащих пчел или грозовыми вихрями. В напряженном молчании, не замечая моего восторга, застыли рядом со мной Жюстен и Маттелина.
Потом Анна Магдалена – а с ней и некто гораздо величественнее – повернулась лицом на восток. А поворачиваясь, она прочертила указательным пальцем на уровне талии толстую золотистую светящуюся черту. И тогда я увидела ее лицо в профиль. До сих пор явственно помню, каким молодым и прекрасным оно тогда стало.
