Однажды, незадолго до конца мессы, уже во время прекрасных мелодий «Nunc dimittis», благоговейная тишина была прервана резким и громким хлопком двери. Деревянная дверь часовни стукнулась о каменную стену с такой силой, что посередине образовалась трещина.
В дверном проеме показался один из наших тайных братьев, пастух Андрюс. Вбежав на середину храма, он бросился на колени – но не благоговейно, а возбужденно. Отец Ролан, хор, монахини – все смотрели на него в изумлении, а он закричал:
– Англичане! Они здесь! Господи, спаси нас! Они здесь!
По нашим рядам пробежал шепот, а затем мать Жеральдина выступила вперед и дала всем знак замолчать. Потом повернулась к регенту и кивнула ему. И тогда хор снова запел «Nunc dimittis», и голоса звучали яснее, выше, чем раньше.
«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром…»
И только когда литургия была завершена, отец Ролан раздал свои поспешные благословения и выбежал из часовни настолько быстро, насколько позволяло ему его облачение. Мы же, монахини, покинули часовню обычным порядком, вслед за своей аббатисой.
Они стекали и стекали с гор, эти англичане, и было их более пяти тысяч человек: всадники с копьями, пехотинцы и те, кого боялись больше всего, – лучники с луками в человеческий рост. Темные пятна, приближаясь, оказывались разношерстными толпами. Проведя в походе уже много месяцев, они не заботились о построении рядов, да им это и не нужно было. Не было ни фанфар, ни реющих знамен, да и не должно было быть.
Ибо это была не война по правилам военного искусства, а подлое дело.
Как и все города, захваченные ими прежде, Каркассон не был готов к их нападению. Была собрана маленькая армия из людей гран-сеньора и простолюдинов, но их было не больше двухсот человек. Мы стояли в поле к северу от нашего монастыря и с ужасом смотрели, как собирается эта кучка людей, чтобы противостоять неприятелю.
В тот день было особенно холодно. Накануне нам даже пришлось закрывать зерновые соломой, чтобы уберечь всходы от мороза, а утром в часовне я заметила, как посинели у меня ногти.
А теперь я стояла посреди поля, забыв даже надеть плащ, и испытывала холод. Но холодно было не телу. До этого все мои мысли и способности были сосредоточены на чем-то, отстоящем далеко-далеко. До сих пор меня мало заботила приближающаяся война, но в тот момент я вдруг увидела, что она принесет нам. Просунув руки в рукава, я стала растирать плечи в надежде согреться.
Несмотря на всю свою подготовку, Мария-Мадлен чуть не плакала. Схватив мать Жеральдину за рукав, она тихо прошептала, выпуская изо рта белый парок:
– Матушка, мы должны бежать, иначе они всех нас убьют, как убили этих несчастных в Бордо.
Аббатиса взглянула на Мадлен. Ее лицо смягчилось, когда она увидела, что глаза монахини полны слез.
– Уходите, если вы должны уйти. Оставайтесь, если должны остаться. Что до меня, то я должна остаться. – Потом, повысив голос, обратилась к остальным сестрам: – Если вы хотите покинуть монастырь, то возьмите телегу, лошадей и столько еды и вина, сколько сможете.
Никто не пошевелился. Еле заметная улыбка скользнула по губам аббатисы и тут же исчезла.
– Что вы видите? – спросила она меня.
Я подумала об овцах и коровах, которые паслись на лугу перед нами, о заросших сорняками луке-порее и горохе, об усыпанных плодами яблонях, сливах, ореховых деревьях и ясно увидела, что всего через несколько часов всего этого уже не будет. Я услышала топот английских сапог на монастырских лестницах.
– Они идут сюда, в монастырь.
– Что еще? – спросила Жеральдина, невозмутимая и резкая, как торгующийся купец.
Я смутилась, потому что в тот момент ничего больше не смогла увидеть. И поняла со стыдом, что одно дело – преодолевать свои страхи во время медитации, и совсем другое – преодолевать наяву.
Поскольку я не ответила, Жеральдина продолжала:
– Барбара, Мадлен, ступайте в сад и в огород и соберите столько овощей и фруктов, сколько сможете, а потом поспешите в подвал. Остальные следуйте за мной.
И, подобрав юбки, она пустилась бегом.
Мы последовали за ней. В первую очередь мы отправились в лазарет и забрали тех прокаженных, кто был в силах выдержать вместе с нами сидение в подвале. Мы отвели вниз и всех ходячих больных из обычного отделения больницы. Три монахини побежали на кухню, чтобы забрать оттуда запасы еды и питья.
Не произнося ни слова, бок о бок с Жеральдиной я работала в лазарете. Старый Жак, подставляя плечо или спину другим инвалидам, помогал им спуститься вниз. Мы, сестры, брались за руки и, сажая на эти импровизированные кресла тех, кто был слишком слаб, чтобы двигаться, переносили их вниз. Нашей целью была та самая волшебная тайная комната. Наконец, когда эта комната оказалась заполнена прокаженными, выздоравливающими и монахинями, а также запасами еды и питья, мы укрылись за ее земляной стеной.
Я полностью доверяла Жеральдине и не оспаривала ни одного из ее указаний, ибо она знала волю богини так же, как и я, если не лучше. Но когда каменные плиты с грохотом сомкнулись, а вместе с ними над нами сомкнулась тьма (потому что мы не осмелились принести с собой свет, ибо, просочившись в щели, он мог нас выдать), я подумала: «Теперь мы в ловушке».
Мы не могли видеть, но слышать могли. Сквозь щели, оставленные в стене укрытия для вентиляции, до нас доносились крики приближавшихся англичан, вопли убегающих французов, топот копыт.
Наконец мы услышали над головой топот десятков ног, а некоторое время спустя – лязг металла на лестнице. Затем топот раздался совсем близко – кто-то, тяжело дыша, спустился в подвал.
Потом раздался грубый голос, варварски неспособный произнести правильно ни одного французского звука:
– Ну что ж, дамочки! Если вы прячетесь где-то тут, от нас все равно не уйдете. Отзовитесь, и никому ничего не будет, обещаю!
Мы не проронили ни слова, лишь крепче прижались друг к другу в темноте, так крепко, что мои плечи и колени оказались зажаты справа плечом и коленом Мадлен, а слева – плечом и коленом Жеральдины. Прямо передо мной сидел Жак, мои ступни упирались в его искривленную поясницу. Я чувствовала на своем лице теплое дыхание других.
– Сестры! – крикнул англичанин на исковерканном французском. – Если вы здесь, мы вас найдем. Мы сохраним вам жизнь, если вы немедленно отзоветесь… Покоритесь нам, и мы вас помилуем.
Наверняка он был крупным мужчиной, потому что мы отчетливо слышали его шаги, несмотря на толщу потолка.
Неожиданно на лестнице, ведущей в подвал, послышался топот десятка ног. Чужие, низкие голоса на незнакомом языке что-то спрашивали нашего англичанина, а тот отвечал. Вскоре мы услышали, что в подвал вошли несколько человек.
Монахини, не принадлежавшие к расе, застонали от ужаса.
