— Решено. У нас теперь есть свидетель, который снимет обвинения с Савонаролы. Осталось только загнать в ловушку этого монаха. Когда вы вернетесь, все будет уже кончено. Чиччо, ты уверен, что хочешь ехать со мной?
— Что за вопрос? Уж не думаешь ли ты, что я дам тебе повеселиться одному?
18
Вынесенный глубокой ночью приговор был окончательным. По завершении процесса, длившегося всего три часа, трибунал под председательством кардинала Сен-Мало признал Савонаролу виновным в убийствах и приговорил к сожжению заживо на площади Синьории перед зданием Палаццо Коммунале. Как всегда в таких случаях, приговор приводился в исполнение в течение дня.
Зная, что он приговорен заранее, доминиканец даже не пытался защищаться. Один только Содерини выразил протест против предвзятости такого судебного решения, вынесенного священнослужителями, находящимися на службе у папы и короля Франции.
Кардинал Сен-Мало дождался, пока гонфалоньер закончит свою речь, и затем приподнял свое грузное тело, облаченное в пурпурные одежды.
— Как князь Церкви, я должен защитить честь данного трибунала, который вы, кажется, презираете, Эччеленца. Я выступаю как представитель короля Франции, но также и от имени Его Преосвященства папы, самым верным поверенным которого я являюсь. Савонарола — монах, и судить его за его преступления могут только служители Церкви.
Было видно, какое удовольствие доставляет ему еле сдерживаемое бессилие гонфалоньера. Желая насладиться каждым мгновением своего торжества, он медленным шагом приблизился к креслу, в котором сидел Содерини.
— Не так давно в этом самом зале я советовал вам остерегаться. Колесо судьбы вращается быстро, Эччеленца, а здесь быстрее, чем где-либо еще. В этой плачевной истории замешан один из ваших главных советников. Вам остается только сложить с себя полномочия… или голову.
— Никогда я не позволю такому негодяю, как вы, указывать мне, что делать! Ступайте к черту!
Широкая улыбка прелата ясно показывала, насколько он уверен в победе.
— Нет, Эччеленца… Из нас двоих вы ближе подошли к вратам ада. После этого проклятого монаха, разумеется!
Словно готовую выстрелить аркебузу, он направил на противника свой толстый палец:
— У меня долгая память, вы же знаете. И признаюсь, прощение — чувство, совершенно чуждое моей натуре. Вы падете, Содерини, а я уж постараюсь, чтобы ваше падение было весьма болезненным!
Прежде чем Содерини смог его удержать, Малатеста вскочил со своего места. Кардинал отпрянул, но наемник только плюнул под ноги толстого прелата.
— По крайней мере, сойдемся на том, Ваше Преосвященство, что те, кто падет, уже не поднимутся. Помните об этом!
Собор Санта-Мария дель Фьоре гудел от голосов верующих, которые надрывались, вероятно, для того, чтобы Господь им простил, что они приговорили к костру одного из Его праведников.
Сидя на скамье, Макиавелли разглядывал маленькое «Распятие» Донателло, украшавшее кафедру, с которой Савонарола произносил свои проповеди. Убийцы назначили ему встречу в самом логове поверженного монаха. Символ был ясен: место его триумфа должно стать местом его поражения.
Христос, словно живой, взирал на пустующую отныне кафедру. Надежда на то, что доминиканец сможет снова взывать к своей пастве с высоты этой трибуны, была ничтожной, но Макиавелли твердо решил ее не упускать.
В его мозгу все еще звучали слова Корбинелли:
— Это наша последняя возможность спасти Савонаролу, Никколо. Кем бы ни был тот, кто скрывается под личиной монаха, нам он нужен живым. Ты хорошо меня понял?
Макиавелли утвердительно кивнул, а врач продолжал:
— Я спрячусь здесь, в исповедальне. Как только этот ублюдок появится, я его схвачу.
— Но почему не окружить церковь людьми Малатесты?
— Он тут же это поймет. Если мы хотим захватить его врасплох, надо действовать как можно более скрытно. Не беспокойся, у меня к нему слишком большой счет, чтобы дать ему ускользнуть!
Даже не видя Корбинелли, Макиавелли ощущал его присутствие в нескольких шагах от себя. Он физически чувствовал исходящую от него ненависть.
Спрятавшись за мраморным надгробием, Деограциас тоже находился неподалеку, готовый вмешаться. Напрягшись всем телом, великан ждал только знака своего хозяина, чтобы прийти ему на помощь.
Макиавелли не терял бдительности. Сидящий перед ним человек, который вот уже полчаса, казалось, усердно молился, поднял голову. В его глазах мелькнула заговорщицкая искра. В сложившихся обстоятельствах Гвиччардини проявил незаурядный актерский талант, подумалось Макиавелли. Он дал себе слово похвалить его за удачную импровизацию.
Еще десять минут прошли в томительном ожидании. Для Савонаролы начался обратный отсчет времени. Костер будет зажжен менее чем через час, едва сгустятся сумерки, чтобы пламя было видно отовсюду в городе. Если убийцы не появятся в ближайшие минуты, то всем надеждам придет конец.
Толпа в глубине церкви вдруг всколыхнулась и расступилась. Макиавелли сразу узнал гиганта, который оглушил его несколько дней тому назад, когда он обнаружил тело Корсоли, пригвожденное к двери. Он производил впечатление невероятной мощи и сдерживаемой силы.
Он подошел прямо к секретарю, бесцеремонно расталкивая тех, кто попадался ему на пути. Край черно-белой сутаны показался из-за его широкой спины. Закрываясь капюшоном, монах уселся рядом с Макиавелли.
— Ну, вот мы и встретились лицом к лицу, мой юный друг! Как я рад встрече с тобой! Обстоятельства не слишком подходящие, но я должен похвалить твое упорство. Мало кто осмеливался так настойчиво мне противостоять.
— Кто вы? — сухо ответил ему Макиавелли. — Как я должен вас называть? Может быть, Принцепс? Если, конечно, у вас не найдется другого имени.
— Пока тебе будет достаточно этого прозвища. Если я скажу, кто я, то лишу тебя удовольствия попытаться понять это самому. Но я не вижу Боккадоро, где она?
— Я приведу ее, только когда увижу Аннализу и Марко.
Монах покачал головой и приблизил губы к уху юноши. Его голос понизился до шепота. Он, как змея, приготовился укусить, после того как попытался заворожить жертву.
— Думаешь, ты очень хитрый? Если эта шлюха не будет здесь, передо мной, через минуту, ты можешь попрощаться со своими друзьями.
— Она не придет.
— Почему?
— Потому что вы их не убьете.
— Ты что, думаешь, я пожалею недоноска и девчонку?
— Нет, наоборот, я полагаю, что вы бы их без колебаний убили, если бы могли.
Монах слегка опешил, его голос утратил уверенность:
— О чем ты?
— Мы посетили вашего соучастника в том разрушенном монастыре и нашли там свидетеля. Я говорю о слепой старухе…
