Джейни усмехнулась.
— Я много чего не заметила. Что конкретно вы имеете в виду?
— Мне кажется, его переплетали заново. Фактически я уверена в этом, если только дневник не подделка, а даже беглый взгляд убеждает в том, что он подлинный. — Она обратилась к концу книги и взглянула на самые последние записи, сделанные на английском. — Иврит должен быть в конце, книги обычно начинаются на основном языке. — Она снова вернулась к началу. — Страницы расположены не в том порядке, как я ожидала. Наверное, в какой-то момент времени дневник разобрали на части, а потом переплели заново. — Майра достала из ящика металлическую указку и провела ее кончиком вдоль еле заметного шва на коже. — Видите? Вот здесь. Точно, его сброшюровали заново.
— Бог мой…
— О, это ни в коей мере не уменьшает ценности дневника, это просто странно, вот и все. Можно предположить, что чье-то ощущение порядка было оскорблено тем, что иврит в конце. Наверное, это сделал не еврей.
— Не могу сказать точно, но, мне кажется, после Алехандро дневник принадлежал не евреям, а англичанам, — сказала Джейни. — Или, точнее говоря, англичанкам, потому что все, за исключением самого последнего владельца, были женщинами.
Бережно переворачивая страницы, Майра бросила на нее подозрительный взгляд.
— За всем этим явно кроется целая история.
Джейни вздохнула.
— Вы сможете прочесть ее и сами, я же скажу лишь, что Алехандро Санчес большую часть времени был в бегах. Медицину он изучал во Франции…
— В Монпелье, надо полагать.
— Да! Как вы догадались?
— Просто это единственное место, куда его приняли бы.
— Это мне не пришло в голову.
— Откуда вам было знать? Однако продолжайте.
— Ему пришлось бежать через всю Европу, потому что он убил епископа.
— Ох, дорогая …для еврея это скверно. — Майра чуть лукаво улыбнулась. — Однако осмелюсь предположить, что для этого у него была веская причина.
— Действительно. И, судя по более поздним записям, он предстает очень вдумчивым и серьезным человеком. По крайней мере, не таким, который с легкостью пошел бы на убийство.
— Никто не делает такие вещи с легкостью, — с оттенком грусти сказала Майра. — Никто в здравом уме, по крайней мере. Однако вы говорите о нем так, словно он еще жив.
— Для меня он такой и есть, — задумчиво произнесла Джейни. — Совершенно живой. Отчасти именно поэтому я добиваюсь того, чтобы он продолжал жить здесь. — Она прикоснулась к обложке дневника. — И здесь. — Она дотронулась до груди в области сердца и добавила после небольшой паузы: — Знаете, он, скорее всего, просто перевернул тетрадь и начал писать снова, на французском. Тогда никто не увидел бы сзади иврит.
— Наверное, если бы не стал искать специально. — Майра бережно перевернула страницу. — Почерк у него великолепный. Такой изящный.
— У меня такое чувство, что этот человек был изящен во всем.
Майра улыбнулась.
— Каким годом, вы говорите, датирован дневник?
— Самый худший год «черной смерти», тысяча триста сорок восьмой.
— Тогда, возможно, вы немного романтизируете этого Алехандро. Он, скорее всего, не был тем героем, каким вы его воображаете. Чтобы выжить, ему наверняка приходилось делать вещи, которые вам не понравились бы. Такие тогда были времена. Сейчас легче.
Джейни рефлекторно глянула на журнал, потом перевела взгляд на Майру.
— Легче? А меня те времена чем-то притягивают. Мы находимся под таким давлением — со стороны правительства, со стороны собственных обстоятельств…
— Простите меня, моя дорогая, — возразила Майра, — но вы понятия не имеете, что такое давление. И, надеюсь, никогда не будете иметь. — Она бережно взяла дневник и снова, убрала его в конверт. — Послушайте, я собираюсь внимательно изучить это чудо и привлечь некоторых знающих людей, с которыми достаточно легко связаться, так что пройдет не больше пары дней, и я смогу сообщить вам кое-какую новую информацию. Перевод займет больше времени. А я пока застрахую дневник на двести пятьдесят тысяч долларов.
Джейни удивленно раскрыла рот.
— Ничего себе!
Майра рассмеялась.
— А сколько, по-вашему, стоит такого рода рукопись?
— Понятия не имею, но не так много. Может, имеет смысл попросить дружков-головорезов выкрасть ее?
Майра устремила на Джейни саркастический взгляд.
— Думаю, им не доставит удовольствия реакция нашей системы безопасности.
— Простите, я пошутила глупо. — Джейни рассмеялась, немного нервно. — Просто меня поразила названная вами сумма. Что вы подразумеваете под информацией, которую вскоре сможете мне сообщить?
— О, здесь имеется в виду множество характеристик: где был произведен пергамент, кто был первым переплетчиком, какой тип чернил использовался, и прочее в том же духе.
— Ну, нельзя сказать, что отсутствие этих сведений лишает меня сна.
— Есть люди, которые воспринимают их именно так, верите вы мне или нет.
— Конечно верю. А вы не могли бы хотя бы в общих чертах описать, как, по-вашему, выглядел Алехандро…
— Боюсь, это за пределами нашей компетенции, — ответила Майра. — Для этих целей вам нужно поискать кого-то другого.
Тринадцать
Ночью сквозь открытое окно лился холодный лунный свет, но теперь он сменился жарким солнечным, и Кэт проснулась от прикосновения к руке теплого лучика. Она открыла глаза, выглянула в окно и увидела, что солнце уже высоко. И хотя спала она долго, но все еще ощущала некоторую сонливость. Она медленно села и огляделась по сторонам.
Одежда Гильома больше не лежала в углу. Интересно, как он сумел заставить себя натянуть ее снова, такую вонючую? Кэт все так же медленно встала и надела поверх тонкой сорочки блузку и юбку. Прежде белые, они стали серыми от сажи и грязи.
«Хорошенько постирать и вывесить на несколько часов на солнце — и все было бы в порядке», — подумала Кэт, приглаживая пальцами волосы.
Однако сейчас это казалось недоступной роскошью, ввиду отсутствия горячей воды, таза и мыла. В кувшине осталось совсем немного тепловатой воды, и, умывшись ею, Кэт почувствовала себя бодрее. Живот подвело от голода, и в поисках еды она отправилась вниз.
В большой приемной за столом Марсель и Каль склонились над тем, что по виду напоминало карты. Продолжают разрабатывать планы своего восстания, решила Кэт, но, по крайней мере, стали больше похожи на нормальных людей, поскольку оба были свежевыбриты и аккуратно причесаны. И, к великому удивлению Кэт, на Гильоме была совсем другая, чистая одежда.
«Хозяин дома, наверное, одолжил свою».
