Я вышла из ее палатки в своем плаще, но под ним было не бесформенное монашеское облачение, а простое платье из гладкой синей ткани. Мне нестерпимо хотелось посмотреть на себя в зеркало, потому что непритязательный наряд казался роскошным.
Я прошла сквозь толпу, и никто не обратил на меня внимания – мой бунт и грех непослушания скрывались под широкими складками плаща.
Достав покров, я водрузила его на голову, и неожиданно его тяжесть показалась мне невыносимой, но я все стерпела. Я молча шагала по дворцу с таким решительным видом, что никто не осмелился бы спросить, что я тут делаю. Каждый, кто бросит на меня взгляд, подумает, что я выполняю важное поручение и меня нельзя останавливать.
Как же здесь красиво, как не похоже на аббатство с его темными каменными стенами и атмосферой святости. Хотя епископ жил во дворце, он иногда играл роль советника, которого должны окружать красивые вещи, предметы, каждый день напоминающие о важности того, что он делает. Тем не менее внутреннее убранство дворца не идет ни в какое сравнение с роскошью, привычной милорду Жилю.
Когда я сказала стражнику у двери в личные апартаменты милорда, что у меня записка от Жана де Малеструа, он не стал задавать вопросов. На протяжении нескольких недель все видели, что я молча следую позади епископа, и никто не усомнился в моих словах. Я напустила на себя скромный и набожный вид и прошептала, что Жан де Малеструа поручил мне утешить милорда де Ре в тяжелый час его жизни. Я поспешно зажала четки между ладонями и предложила стражнику помолиться вместе со мной за погибшую душу милорда. Он пропустил меня, думаю, чтобы поскорее избавиться от неприятного ощущения, которое вызвало у него мое религиозное рвение.
Он быстро отдал приказ другому стражнику, на лице которого появилось суровое выражение, когда выяснилось, что он должен проводить меня по коридору в роскошные апартаменты милорда.
Он шагал очень быстро, и я не винила его за то, что он испытывает страх и не скрывает его, – с каждым шагом, приближавшим меня к внутренним покоям, сердце все сильнее колотилось у меня в груди.
Мысли о том, что может там произойти, путались у меня в голове, и я даже на короткое время пожалела, что не подумала хорошенько, прежде чем предпринять этот шаг. Когда я вошла в большую гостиную, мне вдруг захотелось повернуться и умчаться прочь.
Но я не могла себе этого позволить. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоить диких зверей, которые разрывали мне внутренности. Убранство комнаты мне помогло – она оказалась удобной, украшенной великолепными гобеленами и плетением, на полу лежали роскошные ковры, доставленные к нам с берегов Средиземного моря на торговых судах. Мне вдруг отчаянно захотелось снять туфли и пройти по ковру босиком, наслаждаясь нежным прикосновением ткани.
Я с восхищением оглядывалась по сторонам, а стражник тем временем постучал три раза в дверь кончиком своего копья и встал по стойке «смирно». Я услышала, как милорд рявкнул из другой комнаты:
– Что?
И я забыла о своем желании пройтись босиком по ковру, ноги потребовали, чтобы я убралась восвояси, причем как можно быстрее.
В Шантосе в одной из книжек милорда по анатомии я видела препарированное сердце. «Le Coeur»
[70]
, – гласила надпись под ним. Оно показалось мне совсем простым и одновременно великолепным, а кроме того, удивило, что оно состоит из двух частей. С какой целью Бог создал две дороги, по которым путешествуют наши чувства?
В тот момент я это поняла. Одна половина моего сердца была наполнена гневом и жаждой мести, другая – безмерной печалью.
– Vous avez une visiteur, mon Liege
[71]
– явно нервничая, объявил стражник, затем повернулся и быстро скрылся в коридоре.
Как только он ушел, я сняла покров и плащ, положив все это на стоящий рядом стул, великолепный предмет обстановки, на который я никогда в жизни не осмелилась бы сесть. Когда милорд вошел в гостиную, он увидел самую обычную женщину. Он медленно направился ко мне, но уже в следующее мгновение узнал меня. Тогда он бросился ко мне и прижал к груди. Все мои силы ушли на то, чтобы подавить отвращение, которое я испытала при этом.
– Мадам, – проговорил он. – О, мадам… Простите за то, что не сразу вас узнал. Вы должны понимать, что мне выпало тяжелое испытание, – а я уже отвык видеть вас в женской одежде.
Затем он немного отодвинулся, и в его глазах загорелось подозрение.
– Вас прислал Жан де Малеструа, чтобы вы поговорили со мной от его имени? То, что он переложил свою работу на плечи женщины…
– Он меня не посылал, – перебила его я. – И будет возмущен, когда узнает, что я вас навещала.
– О, от меня он ничего не узнает, – с заговорщическим видом объявил Жиль.
Значит, старая ненависть продолжает существовать.
Его черная борода была аккуратно подстрижена, но он продолжал теребить ее, как будто она значительно длиннее. В его глазах полыхало безумие, которое рвалось наружу, и скрыть его было невозможно.
– Если вы пришли не как посланник Жана де Малеструа, тогда зачем?
– Я здесь как Жильметта ла Драпье, хотя для меня эта женщина давно умерла. Я хочу кое-что у вас узнать. И задать вопросы, на которые только вы сможете ответить.
В этот момент я почувствовала, как он мгновенно ушел в себя.
Значит, понял, почему я пришла.
Однако он заставил себя сохранять спокойствие.
– Вам, мадам, известно про меня и мою жизнь больше, чем кому бы то ни было.
– Я не знаю, убили ли вы Мишеля.
Наконец я произнесла страшные слова. Выговорив их, я испытала облегчение. Одного этого было бы достаточно, чтобы удовлетворить меня, но сейчас я могла получить ответ на свой вопрос и не собиралась отступать.
Я посмотрела в холодные голубые глаза своего fils de lait
[72]
. Должна признаться, что такое смущение я редко в своей жизни испытывала. И тут, к моему несказанному удивлению, на его глазах появились слезы. Он потряс меня тем, что упал передо мной на колени, прижал мокрое лицо к моим ногам и обхватил меня руками. Я чуть не потеряла равновесие, так сильно он меня сжимал. Он плакал громко и горько, точно обездоленный ребенок.
А потом он заговорил:
– Мадам, я совершил много ужасных преступлений: я сделал почти все, в чем меня обвиняют. Но я не убивал вашего сына, и мне больно, что вы такое обо мне подумали; неужели вы считаете меня законченным мерзавцем?
Он продолжал говорить, а мое сердце наполнилось смятением.
– Я не знаю, что случилось с моим истинным братом Мишелем, – сказал Жиль, видимо надеясь смягчить мое сердце. – Но буду до конца жизни верить в то, что его утащил проклятый кабан, тот самый, что убил моего отца.
