– И что же вы делали?
– Гуляла, – ответила я. – Иногда это меня успокаивает.
– А я чувствую себя спокойным, если знаю, что могу найти вас в любой момент. И что вы в безопасности. Прошу вас, Жильметта, постарайтесь не подвергать себя ненужному риску. Настроение толпы, как мы видели, меняется быстро.
Я опустила глаза.
– Постараюсь быть осторожнее.
– Хорошо.
Я чувствовала в его голосе волнение, но решила, что он мне поверил. Его беспокоило что-то другое.
– Заутреня, – проговорил он. – Пора.
Я последовала за ним в его личную часовню. Церковь будет заполнена людьми, пришедшими из окрестных лагерей и желающими приобщиться к святости, которая могла на них снизойти в великолепном соборе. В тишине часовни мы очистились от ночных грехов, чтобы пуститься в новые, не опасаясь навредить своей душе. Я прошептала отдельную молитву, умоляя Господа простить меня за обман, совершенный мною перед рассветом, затем подобрала юбки и поднялась со скамьи.
Как обычно, я остановилась в середине прохода и перекрестилась перед статуей Святой Девы.
«Дорогая Мария, Матерь Божья, – без слов молилась я, – сделай так, чтобы Жилю де Ре не пришлось испытать страшных пыток, чтобы этот тяжелый процесс наконец закончился и я могла увидеть сына».
Я повернулась и направилась к выходу из часовни. Около двери я увидела незнакомого высокого брата. Первые лучи солнца окружали его тело, и силуэт показался мне знакомым. Я прищурилась в бледном утреннем свете, но все равно не смогла его разглядеть.
– Матушка, – проговорил высокий незнакомец. Многие меня так называют. Но голос, этот голос…
– Матушка, – услышала я снова, и у меня замерло сердце.
– Жан? – прошептала я.
– Oui, Maman, c'est moi
[76]
.
Я прижалась к нему, не в силах скрыть свою радость, вцепившись в него с таким отчаянием, что внезапно испугалась что-нибудь ему сломать.
– Его преосвященство тебе ничего не сказал?
Я повернулась и увидела, что Жан де Малеструа наблюдает за нашей встречей.
– Подожди здесь, – сказала я и поспешила к епископу, который снова повернулся к алтарю и сделал вид, что очень занят.
– Вы могли бы мне сказать, – возмущенно проговорила я.
На лице у него расцвела довольная улыбка.
– Я и собирался, сегодня утром. Но вы лишили меня этого удовольствия, – ответил он.
– Вот почему вы были так расстроены, когда меня не нашли?
– Частично. Но еще я за вас действительно беспокоился. А теперь что касается вашего сына… Когда его святейшество написал мне и попросил провести процесс здесь, чтобы не терять времени, я обратился к нему с просьбой включить Жана в состав его посланников. Я не сказал вам об этом, потому что не хотел, чтобы вы испытали разочарование, если ничего не выйдет. – Он помолчал немного, глядя на мою реакцию. – Я рассчитывал, что вы обрадуетесь.
Как я могла обманывать человека, который столько для меня делает? Меня наполнило чувство стыда, и я уже собралась рассказать ему о том, что намеревалась сделать сегодня утром.
Но я понимала, что ничего хорошего из этого не получится, разве что поселит в нем недоверие ко мне.
– Спасибо, – сказала я и поклонилась. – Я искренне благодарна за то, что вы для меня сделали..
Он хитро улыбнулся.
Мой епископ освободил меня от всех обязанностей, чтобы я могла отдаться радости встречи с сыном перед началом суда – через два часа.
Нам столько всего нужно было обсудить: его дела, путешествие, здоровье и состояние духа – но, когда наконец мы разжали объятия, оказалось, что брат Жан ла Драпье желает поговорить со мной о суде и событиях, ставших его причини; я почти целый час отвечала на его вопросы, вызванные моими письмами.
По мере того как в моем рассказе появлялись все новые подробности, он становился более задумчивым.
– Матушка, тебе следовало поделиться со мной своими подозрениями, как только они появились, – тихо проговорил он, когда я закончила.
– Почему? – спросила я. – Что ты мог сделать?
– По крайней мере, мог бы тебя утешить.
– Из Авиньона?
– Твои письма служат для меня огромным утешением и приносят радость, как, надеюсь, мои тебе.
Я его обидела.
– Конечно, дорогой мой. Я с нетерпением жду каждого письма и невероятно радуюсь, когда они приходят. Можешь спросить у его преосвященства. – Я вытащила из кармана последнее письмо. – Вот, смотри, какое оно потрепанное. Это потому что я его без конца читаю. Я запоминаю твои послания наизусть, это помогает мне чувствовать тебя рядом.
Он улыбнулся и обнял меня за плечи. Впрочем, улыбка почти сразу погасла, уступив место печали.
– Матушка, мне нужно тебе кое в чем признаться.
Мне редко доводилось видеть такую боль у него на лице.
– Я не говорил об этом, когда умер Мишель, – сказал он, – но должен признаться сейчас, что тогда меня посетили нехорошие мысли.
– Нехорошие мысли? Я не понимаю.
– Я заподозрил кое-кого в этом преступлении, человека, о котором не должен был такого думать.
– Жан… Кого?
– Милорда Жиля.
– Тебе что-то известно о тех событиях, что-то, о чем ты никому не сказал? – едва слышно прошептала я.
– Ничего определенного. Но он странно вел себя после того, как это произошло, – я видел, что он радуется.
– Радуется? Он радовался, что Мишель умер?
– Думаю, да.
То же самое сказал Марсель.
– А теперь я спрошу тебя, почему ты ничего не сказал о твоих подозрениях?
– Матушка, я был тогда ребенком.
– Тебе исполнилось тринадцать, – возразила я. – Почти мужчина. Ты уже приступил к занятиям и начал готовиться к своей будущей жизни.
На его лице появилось выражение, похожее на стыд, но это не был стыд в чистом виде, скорее огорчение.
– Я не осмелился выступить против него. Кроме того, мы не слишком любили друг друга – особенно после того, что случилось с Мишелем. Мы даже разговаривали только в случае крайней необходимости.
– Но я видела, что вы держались друг с другом дружелюбно, даже когда исчез Мишель.
– Главным образом ради тебя, матушка. По молчаливому соглашению. Между нами не было настоящей дружбы, кроме той, что нам навязывали. А к тому времени, когда наши дороги разошлись, между нами возникло нечто вроде ненависти. Я часто спрашиваю себя, не устроил ли мне милорд такое великолепное назначение в Авиньон, чтобы купить мое молчание. Или потому что он чувствовал свою вину.