– Мальчика слишком возбуждает это страшное зрелище, и я опасаюсь за его душу, – сказала я Этьену. – Повитуха жалуется, что он мешает ей обрабатывать рану и норовит прикоснуться к кровоточащему месту, когда она накладывает повязку.
Мне становилось не по себе, когда я видела такое нездоровое любопытство в столь юном существе, коему не пристало обращать внимание на подобные вещи. Все дамы в замке осуждали леди Мари де Краон – правда, у нее за спиной, – словно она была виновна в необычных наклонностях сына. Правда, это продолжалось до тех пор, пока она сама не скончалась, неожиданно и без всякой причины, через месяц после мужа. И тогда она стала святой, а я, его нянька, – чудовищем, испортившим ее сына.
Неожиданно я опомнилась и поняла, что остановилась на дороге посреди леса. Мне стало интересно, сколько времени я так простояла. Сухой хрустальный шорох листьев и тихий шепот ветра заставили меня вздрогнуть и прогнали печальные воспоминания. В голове у меня метались образы кровожадного кабана – он машет головой с длинным рылом и смертоносными клыками, острые раздвоенные копыта, способные легко разорвать человеческую плоть, роют землю.
Шорох листьев, треск сучьев, звуки у меня за спиной, среди деревьев…
– Я ей говорил, чтобы она отправила за покупками кого-нибудь помоложе.
Вот что скажет его преосвященство, когда они наткнутся на мое растерзанное тело.
– Ей следовало позволить брату Демьену пойти с ней. Но она ничего не желала слушать. Жильметта никогда никого не слушает.
Мысли о том, как он будет наслаждаться своей правотой, помогли мне вспомнить, что у меня есть ноги, так что вскоре я вышла на небольшой участок дороги, где деревьев было меньше, а сквозь ветви пробивалось солнце. Я немного отдохнула, наслаждаясь благословенным светом и безопасностью, пока сердце не перестало отчаянно колотиться в груди, а дыхание не успокоилось. Тогда я с новой энергией зашагала дальше.
Солнце уже стояло довольно высоко, когда я наконец вышла из леса на открытый луг перед Машекулем. Впереди виднелась рыночная площадь, где уже давно кипела жизнь и где я смогу почувствовать себя в полной безопасности в толпе людей: крестьян, ремесленников и булочников, предлагающих свои товары, женщин, торгующихся за более приемлемую цену, а также редких шлюх, коих я не должна замечать. Пробираться по грязи, чтобы купить кусок мыла и отстирать подол платья, – бессмысленное занятие, но ему время от времени предаются все женщины, исключая тех, кто принадлежит к знатным семьям.
Женщины останавливаются посплетничать под каким-нибудь открытым окном или у прилавка, а еще чаще около общественного колодца. Глядя на эти мирные картины, я нередко начинала жалеть о днях, оставшихся в прошлом, когда и мне было что рассказать о себе: мужья, сыновья, интриги в замке.
Я отругала себя за глупые заблуждения. После стольких лет затворничества я давно лишилась способности просто разговаривать с другими людьми. Я остановилась в полном одиночестве среди высокой травы. Вокруг никого не было, и я сняла покров и вынула заколки из волос. Они тут же окутали мою спину волной цвета штормовых облаков. Я откинула голову назад и закрыла глаза.
– Ах, Жильметта, твои волосы… Глядя на них, птицы начинают петь… – говорил мне муж.
Я открыла глаза и увидела не певчих птиц – над головой у меня кружил сокол. Он нырнул вниз, преследуя несчастную мышь, еще не знающую, что ее ждет встреча с безжалостным клювом. Как мог Этьен оставаться спокойным, когда такое холодное существо, сокол, сидел у него на руке. Это было выше моего понимания, но, когда милорд Жиль увлекся разведением птиц, в обязанности мужа стала входить забота о них.
Как же легко предаваться приятным воспоминаниям, когда покров Господа снят с головы. Но даже несмотря на то, что мне было приятно оставаться с непокрытой головой, я снова надела покров и привела себя в порядок. Затем прогнала мысли об увлечениях милорда и зашагала в сторону деревни.
Как я и ожидала, повсюду царила суматоха, поскольку приближалось Прощеное воскресенье и следовало еще многое сделать. Я заговорила с первым добродушным на вид мужчиной, который мне встретился, пожелав ему доброго дня.
– И вам того же, матушка, – ответил он вежливо.
– Я ищу одну женщину, мадам ле Барбье, она швея из прихода Сент-Оноре. Вы не подскажете, где ее найти?
Мужчина неожиданно побагровел, и у него на лице появилось такое выражение, что я не удивилась бы, если бы он перекрестился.
– Идите вон туда, – ответил он после продолжительного молчания и показал на восток, так что мне пришлось прикрыть глаза рукой от солнца. – Пройдете мимо колодца, а затем между первыми двумя домами сверните налево. За ними увидите круглое здание. Она живет там.
Я кивнула и собралась его поблагодарить, но он меня перебил.
– Да, пребудет с ней Господь, – сказал он. – И с вами тоже.
И тут же поспешил прочь, а я поднесла руку к открытому рту, пытаясь сдержать слова благодарности и удивления. Впрочем, он бы все равно ничего не услышал, потому что испуганно шептал что-то себе под нос.
Что-то про маленьких детей…
У меня появились новые вопросы, и я попыталась его остановить, но он был уже довольно далеко, а я не знала, как его зовут. Если бы я окликнула его вслед, то привлекла бы к себе внимание прохожих, а это в мои планы не входило.
Он очень точно объяснил мне дорогу, и я обнаружила, что круглый домик выходит в общий двор с двумя другими, хотя оба оказались длинными строениям, в которых могли разместиться и люди, и животные. Ремесло мадам Барбье было вполне прибыльным, и когда-то она, наверное, могла позволить себе обходиться без животных в своем доме. Женщина, которую я знала давным-давно, гордилась бы своим благополучием. Но сегодня во дворе у нее царила такая же грязь, как и у остальных жителей деревни около Машекуля; впрочем, это было общее бедствие, особенно в весеннюю пору. Я осторожно прошла по двору, приподняв повыше юбку, постучала в деревянную дверь и, закутавшись в плащ, принялась ждать.
Я ждала, ждала…
– Кто там? – услышала я наконец голос изнутри.
– Мадам ле Барбье?
Через некоторое время вопрос повторили, только на сей раз голос прозвучал не так приглушенно.
Я решила, что это не тот случай, чтобы церемониться.
– Сестра Жильметта. Я присутствовала во время вашей вчерашней встречи с его преосвященством. Я бы хотела поговорить с вами о деле, которое вы с ним обсуждали.
Внутри раздался шум, и дверь распахнулась. Мадам ле Барбье была растрепана, словно только что встала. Неужели она все еще в кровати в час, когда пора заниматься делами, а не валяться в постели? Похоже, что так.
– Что вы хотите? – с подозрительным видом спросила она.
– Хочу поговорить с вами о деле, которое привело вас вчера вечером в аббатство.
Мы готовились к вечерне, но в церкви еще было темно, когда появилась мадам ле Барбье, – епископ не зажигает свечи в Божьем храме до тех пор, пока не стемнеет настолько, что он уже не различает собственных рук, поскольку твердо верит, что Бог видит все, даже в темноте. Как же он отличается от милорда Жиля, который любит быть на виду и потому озаряет себя светом всю ночь напролет, невзирая на его дороговизну. Огромное состояние позволяет ему вести себя столь безрассудно, качество, по моему мнению, достойное всяческого порицания.
