День начался с томительного ожидания: должно наконец завершиться дело, которое столько времени откладывалось, но по мере того, как шел час за часом, а Жиль де Ре так и не появился, со всех сторон начал раздаваться возмущенный ропот. Я сидела на краю передней скамьи и в напряженном молчании наблюдала, как удлиняются тени, а солнце движется к зениту. Утренние птицы уступили свои места тем, что поют днем. Брат Демьен, словно десятилетний мальчишка, нервно ерзал на своем месте рядом со мной. Несмотря на огромный интерес к этому делу, он жалел зря потраченного времени, которое мог провести в своем саду.
Он был так раздражен, что даже позволил себе резкое высказывание, что очень меня удивило.
– Не думал я, что милорд такой трус. Его следовало бы вытащить из норы и швырнуть перед судьями.
– Представителей аристократии не принято вытаскивать откуда бы то ни было, брат. Они должны делать вид, что добровольно принимают свое унижение.
«Нора» милорда де Ре представляла собой роскошные апартаменты во дворце епископа. Сбежать оттуда он не мог, но и тюрьмой назвать это было нельзя. Он имел право принимать посетителей – впрочем, насколько мне известно, к нему никто не приходил – и жить так, как того требовало его положение.
Пока мы ждали, я думала о яблоках и грушах, о грецких орехах, изящной вышивке и ярких стеклянных бусинах, подчеркивающих ее красоту. Нас немного развлекло появление мужчины и женщины, которые, кланяясь с виноватым видом, поспешно вошли в зал – очередные свидетели, опоздавшие на заседание.
– Могли и не спешить, – заметил брат Демьен.
Его преосвященство хотел поскорее начать заседание и занял почетное место за судейским столом, не скрывая своего волнения. Сейчас же он с трудом сохранял достоинство, то и дело прикрывая рукой рот, чтобы скрыть зевоту. Отец Жан Блуин, сурового вида невысокий мужчина, с обвислыми щеками и крупным, изрытым оспинами носом, со скучающим видом сидел справа от его преосвященства. Я нередко спрашивала себя, отчего у него такое красное лицо – от чрезмерного употребления горячительных напитков, как поговаривали многие, или от более естественных причин. Мог же он, например, ошпариться паром, наклонившись над кастрюлей с кипящей водой. Впрочем, вице-инквизитор не слишком походил на человека, который сам для себя готовит, так что я решила, что все-таки причина в вине. На самом деле он был выдающимся человеком, исключительно ученым и верующим. Он обладал всеми качествами, необходимыми для ведения подобного процесса и выявления ереси, поскольку славился своим благочестием, несмотря на горячительные напитки.
Я привыкла видеть брата Блуина в сутане или в одежде учителя, но сегодня он надел судейскую мантию и квадратную шляпу из ярко-красного бархата, которая на первый взгляд казалась слишком большой для него. Похоже, он тоже так считал, потому что всякий раз, наклоняясь к Жану де Малеструа, придерживал ее рукой. Один раз кисточка соскользнула и повисла вдоль носа, а потом принялась тихонько раскачиваться взад и вперед. Он попытался от нее отмахнуться, отвлекся, и мне удалось услышать – точнее, увидеть, – как он сказал:
– Как много свидетелей. Может быть, следует позвать еще писцов?
Свидетелей выбирали за силу и страстность показаний, которые должны были протоколировать четверо писцов, устроившихся чуть ниже судей. Пока же, пытаясь хоть как-нибудь скрасить часы вынужденного безделья, они находили себе занятия сами: один то и дело принимался стучать по столу, другой ковырял ногти, третий точил перья, четвертый разглядывал собравшихся. Можно было посочувствовать этим людям: им предстояло фиксировать на бумаге все те страшные подробности, которые будут оглашаться на суде.
Стратегия, ум и закон – вот оружие, которое будет использовано против Жиля де Ре, а не мечи и стрелы, которым он умел противостоять. Жан де Малеструа и брат Блуин, когда придет время, срубят его, как молодой саженец. А свидетели – крестьяне и торговцы – готовились к атаке и, точно испуганные дети, нервно ерзали на жестких скамьях, со страхом ожидая своей очереди дать показания. Немногие из них осмелились бы даже заговорить со столь высокородным лицом, не говоря уже о том, чтобы очернить его в присутствии представителей короны. Однако, переполненные гневом и яростью, они собрались здесь. Я снова восхитилась мужеством мадам ле Барбье, спрашивая себя, понимала ли она, какую бурю вызовет ее визит к епископу.
Неожиданно тишину нарушил голос судебного пристава, и я чуть не подпрыгнула на месте.
– Принято решение начать без милорда Жиля де Ре.
За объявлением последовала такая тишина, что даже звук нашего дыхания, казалось, был святотатством. Затем судебный пристав произнес слова, требовавшие ответа от Жиля де Ре, несмотря на его отсутствие:
– В эту среду, двадцать восьмого сентября тысяча четыреста сорокового года, в десятый год правления нашего первосвященника, Святого Отца Евгения, волей Божией Папы Римского, четвертого, получившего это имя на генеральном совете Базеля, в присутствии Святого Отца Жана де Малеструа, волей Господа нашего, а также Святейшего Престола епископа Нанта, духовного брата Жана Блуина из мужского ордена доминиканцев, бакалавра Священного Писания и викария брата Гийома Мериси, представителя вышеназванного ордена доминиканцев, профессора теологии, инквизитора, специализирующегося на выявлении ереси в королевстве Франции, наделенного полномочиями и особым указом назначенного инквизитором в епархии и городе Нанте, которые в данный момент находятся в часовне епископского дворца в Нанте, и в присутствии писцов и нотариусов, Жана Делони, Жана Пети, Николя Жеро и Гийома Лесне…
Названные писцы и нотариусы склонились над своими свитками и с невероятной скоростью и старанием записывали каждое произнесенное слово.
– …Которые должны записывать правдиво в присутствии этих самых епископа и вице-инквизитора все, что будет происходить во время слушания данного дела, и, наконец, исполнить доверенную им задачу донести его до общественности с помощью всех, кто здесь присутствует.
Ad infinitum, ad nauseam
[62]
. Я понимала стремление Жана де Малеструа к осторожности в назначении суда и придании ему полномочий, но слушать все это было невыносимо скучно. Сразу после того, как пристав закончил, вызвали свидетелей, чтобы они дали свои показания в подтверждение выдвинутых обвинений. Некоторые из них говорили слишком громко и не могли сдержать ярости, и им сурово напомнили, что они должны вести себя пристойно.
Агата, жена Дени де Лемиона; вдова Рено Донета; Жанна, жена Гибеле Дели; Жан Юбер и его жена; вдова Ивона Кергэна; Тифэн, Эонетта ле Карпентье. Я в оцепенении наблюдала за тем, как их вызывали, они поднимались, приносили клятву говорить правду, а затем давали показания. Все их слова были пронизаны горечью и массой подробностей, во всех проклинались обвиняемый и его сообщники. Истории почти не отличались друг от друга. Пуату увел ребенка; на лесной дороге появилась пожилая женщина и соблазнила их детей обещаниями хорошей еды и прочими удовольствиями; де Силлэ и де Брикевилль сулили самые разные блага. Они предлагали работу в домах аристократов и одежду, соответствующую новому положению. А потом никаких известий, ни слова, ни письма, ни намека на то, что прекрасные, добрые сыновья умерли или исчезли по какой-то другой причине.
