Сигарета, которую я собирался поднести ко рту, мерцая, упала в пустоту. Ее руки легли на мои плечи, и я почувствовал, как ее влажный язык и горячие губы коснулись моей шеи. Я стянул майку, бросил ее на пол и стал целовать ее грудь, шею, потом приблизился к ее щеке, ища губы. Ее язык приник к моему, и я ответил на ее поцелуй с такой же страстью. Амина прижалась ко мне, прильнула своим гладким животом к моему вздувшемуся под джинсами члену, и мои руки оказались на ее напрягшихся грудях.
Эта женщина была как пылающий костер, и я забавлялся какое-то время, заставляя трепетать ее тело, и каждый издаваемый стон наслаждения обострял мое желание.
Я освободился от остатков одежды и вытянулся на огромном диване, дрожа от нетерпения. Она перевернула меня на спину, стала надо мной, сжав коленями мои бедра, и ее руки пробежали от моей груди к низу живота. Я хотел снова коснуться ее грудей, но она схватила меня за запястья.
— Нет, — прошептала она. — Как я хочу… — Она сорвала шелковый бант, который украшал подушку, и связала мои руки над головой. — Сегодня ночью ты мой…
Она целовала мою грудь, а я изгибался между ее бедрами и кусал себе руку, чтобы приглушить стоны, боясь разбудить Ганса.
— Я хочу слышать тебя, Морган… — шептала она, сжимая бедрами мой поднявшийся член. — Я хочу слышать, как ты кричишь, умоляешь, просишь…
Она обхватила рукой мои яички и ласково сжала их, заставляя меня изнемогать от желания.
— Ну давай же…
— Ты этого хочешь? — спросила она, прижимая мой член к своему пылающему лону.
— Да…
— Не сразу, — совсем тихо прошептала она, проведя языком по моим губам.
Она повернулась ко мне спиной и скользнула по моей груди, так что ее лоно оказалось у моего рта, а ее рот — у моего члена. Я видел ее мягкие ягодицы, которые не мог схватить и раздвинуть вагину, в которую я жаждал проникнуть, и чувствовал рот Амины на нежной коже своих яичек.
Потом она отстранилась от меня, и я завопил от чувства неудовлетворенности.
— Еще? — спросила она меня с лукавой улыбкой, повернув ко мне голову.
Вид ее распухших губ и покрытых легким румянцем щек заставил меня улыбнуться. Попавшая в собственную ловушку, она задыхалась, пожираемая желанием.
Я натянул свои жалкие путы. Шелковая лента с треском лопнула.
— Чтобы играть в такие игры со мной, надо иметь меньше притязаний или больше вероломства.
Я перевернул ее на спину и, вырвав у нее страстный поцелуй, накрыл своим телом. Она обхватила ногами мои бедра и со стоном выгнулась всем телом.
— Ну и кто теперь кого умоляет? — шутливо спросил я.
— Морган…
Я медленно проник в тепло ее плоти, и все мое существо пронзил предательский жар. Я почувствовал, как она, чтобы не дать вырваться воплю наслаждения, впилась зубами в мое плечо, и я, хрипло дыша, изверг в нее свое семя, а потом откинулся без сил. Амина лежала, полуприкрыв глаза, и я чувствовал, как сильно бьется у моей груди ее сердце. Мои губы нашли ее, и она с улыбкой ответила на мой поцелуй, лаская мое насытившееся тело.
— Долг платежом красен, — прошептала она.
— Я только хочу увидеть…
— Холодного чая? — предложила Амина, открывая холодильник бара.
— Лучше пива. Светлого, — уточнил я.
— Два часа ночи, — вздохнула она, садясь на диван рядом со мной. — Я думаю, до завтра он уже не позвонит.
— Два часа здесь, а во Франции час.
— Если он во Франции.
Я глотнул пива и кивнул:
— Согласен с тобой.
Она обняла меня за плечи.
— Я убеждена, что о нем хорошо заботятся.
— Я никак не могу поверить, что он жив. Мне так его не хватает…
— Я знаю, как ты переживаешь, — тихо сказала она сдавленным голосом. — Но я верю.
— Когда все кончится, ты вернешься в Египет?
Она помотала головой.
— Нет. Я собираюсь просить политического убежища. Машина запущена, и я думаю, что с правами женщин в моей стране покончено. И с остальным тоже, как бы некоторые ни пытались что-то изменить. — Она оттянула бретельки своего платья. — В последний раз я надевала подобное одеяние, когда участвовала в раскопках в Европе, почти десять лет назад. Как я ненавижу религию и ее догматическое мракобесие… И все же Бога я люблю. Парадоксально, не правда ли?
— Почему ж, мне это понятно. — Я поднял глаза к потолку и поморщился. — Мой брат не принадлежит ни к какой касте. Он далит. Для индусов — почти дьявол. Однако он чтит и уважает богов.
— Этот регион известен своей терпимостью и отвращением к насилию.
Я чуть не поперхнулся своим пивом.
— Что? — закашлявшись, с кривой улыбкой спросил я.
— Так мне всегда говорили, — пробормотала она.
Я прикусил губу и посчитал до десяти, чтобы не взорваться.
— Мой отец, который объехал весь мир, сказал бы тебе, что трудно было бы отыскать больших сторонников расовой сегрегации, нетерпимости и насилия, чем у кастовых индусов. Один из них однажды избил моего брата палкой за то, что тот посмел опустить свои грязные лапы в колодец, чтобы напиться воды.
Амина помрачнела.
— Я думала, что Ганди…
— Забудь радужный образ Ганди, в белых одеждах проповедующего мир на земле. Он первым сказал, что у неприкасаемых разум как у животных. Брахман, кшатрий
[67]
или даже далит предпочли бы голодать, чем есть с одного блюда с тобой или со мной, потому что для них неиндус еще более нечист, чем неприкасаемый.
— И твой брат тоже не верит в эту глупость?
— Нет, — ответил я с улыбкой. — Этти создал себе собственную теорию индуизма, свою собственную религию. — И добавил: — Примерно как ты.
Амина ласково улыбнулась.
— Он…
Звонок моего телефона заставил нас вздрогнуть.
— Алло?
Амина, упершись подбородком в мое плечо, приложила ухо к другой стороне трубки.
— Морган?
— Гиацинт? А я думал, что вы уже выполнили свою миссию.
— Именно так. Я как раз зашел узнать новости, а Гелиос занят. Так что? Вы уже встретились с нашим Микаэлом?
— Если так зовут того дурака, который приехал за мной на такси, то да, встретился.
— Мм… прошло шесть часов, прежде чем его раскусили. Микаэл растет в моих глазах.
— Почему Гелиос послал ко мне это ничтожество?
— Ну что за слова! Слежка обычно не входит в его полномочия. Он явился на место, и это главное.
