Монах выпрямился, его лицо стало похоже на трагическую маску. Тягостное молчание нависло над маленьким монастырским двором. Пальцы брата Поля судорожно сомкнулись на распятии.
— Искупление — это юная пленительная дева, сотканная из пара, — продолжал Этти. — Прощения не существует, брат мой. Рано или поздно судьба предъявляет нам счет. Вы сами отлично знаете это…
Брат Поль поднялся медленно, как глубокий старик, — таким он стал за несколько мгновений. Гиацинт недоумевающе покосился на меня, я ответил на его взгляд беспомощным пожатием плеч. Ганс, потупившись, упрямо смотрел себе под ноги, в его позе была своеобразная почтительность, будто он осознал, что сейчас происходит нечто такое, что превосходит и его, и наше разумение.
— Ты жесток, сын мой, — выговорил наконец монах, обращаясь к Этти. — Да, и слишком жесток, и слишком мудр для своих лет.
— Я ровесник моего народа. Когда наши первые мудрецы омывали свои тела в водах Ганга, ваша цивилизация была лишь почкой, которой не скоро предстояло раскрыться. Это мой народ веками возделывал землю, на которой вы пустили корни, и он же рассыпал семена там, где вы собрали плоды своей культуры и своих верований; это он, мой народ, научил вас всему. Вы меня называете своим сыном, но я — ваш отец.
Монах все всматривался в Этти, потом его взгляд застыл, уставившись в какую-то незримую точку.
— Я ждал вас так долго… — прошелестел он еле слышно. — Много лет я готовился к этой встрече. И это все, что вы заставите меня претерпеть?
— Свое наказание вы носите в себе, — возразил брат. — Не мне вас карать.
Тяжелым шагом, сгорбившись так, словно только что получил дубиной по затылку, монах побрел прочь, а Гиацинт прокашлялся, чтобы прочистить горло.
— Это что еще за бред собачий? — пробормотал Ганс, вылупив глаза на моего братца.
Этти не отрываясь смотрел вслед монаху, пока тот не скрылся за колонной из песчаника.
— Человека терзает память о совершенных злодеяниях, он много лет ждал свою Немезиду, вот я и накинул себе на плечи ее наряд, чтобы положить конец его пытке. Не более того. И не менее.
— Чувство вины… Страшная отрава, — заключил Гиацинт. — Не правда ли, Ганс?
— Парни, я ни черта не понимаю в ваших бреднях!
Наш «телохранитель» яростно почесал в затылке, взъерошив свою до синевы черную шевелюру.
— Не беспокойся, я все тебе объясню, когда подрастешь. А теперь не посетить ли нам этот оазис?
И он зашагал через сад бок о бок с Гансом, а мы с братцем последовали за ними.
— Что же он, по-твоему, натворил, этот бедный старик?
— Нечто ужасное настолько, чтобы с нетерпением отчаяния ждать прихода своего судьи и палача. До такой степени ужасное, чтобы обрушить тяжесть своих деяний на первого встречного чужака, мало-мальски восприимчивого к подобным вещам.
— Думаешь, он теперь?..
Я не осмелился докончить фразу.
— Нет. Для этого он слишком труслив. Снова, в который раз, бросится к своему Богу в чаянии прощения. Как и большинство из тех, кто живет здесь, в этом монастыре. Что может быть легче?.. — Раздув ноздри, он втянул воздух. — Ненавижу такие места. Здесь пахнет злом, как в стойле — навозом. Столько преступлений, злодейств, извращений собрано в кучу… Как этим людям удается выносить присутствие друг друга? Как они могут верить, что обычной молитвы достаточно, чтобы смыть их грехи? Грехи, на веки вечные запечатленные в их глазах и в их помыслах.
Я обнял его за плечи, стараясь успокоить:
— Мы уедем отсюда, как только найдем то, что ищем.
Покинув пределы монастыря, мы после свежего воздуха окунулись в удушающий зной псевдоселения, наводненного одними паломниками. Каким бы знаменитым ни был этот монастырь, кроме часовен да нескольких лавчонок, где монахи торговали сувенирами религиозного характера, культовыми принадлежностями и тому подобными изделиями местных опять-таки монастырских умельцев, здесь и смотреть-то было почитай не на что. Побродив взад-вперед по лабиринту улочек, мы зашли в один из магазинов, купили минеральной воды, дивных кунжутных лепешек домашней выпечки и, присев в тени на скамейку, все это съели.
— Вы не поверите, но здесь есть музей, — сообщил Гиацинт, полистав маленький, только что приобретенный путеводитель.
— Музей?
— Да. Старинной сельскохозяйственной утвари и…
Он внезапно умолк, оцепенел, глядя куда-то в толпу так, словно узрел привидение.
— Что такое? — встревожился Этти, вслед за ним оглянувшись на заполненную народом улицу.
Среди орды зевак выделялась статная, будто резцом скульптора выточенная фигура молодой женщины в безукоризненной белизны костюме-сафари, которая в свой черед так же застыла, глядя в нашу сторону. Высокая, длинные, аж до поясницы, волосы цвета воронова крыла, а мордашка такая, что вечное проклятие всем святым здешних мест, считай, обеспечено. Она не просто смотрела — она изучала нас. Поочередно. И когда ее зрачки уставились на меня, мне почудилось, будто по спине забегали крошечные ящерицы.
— Вот это бомба… — бормотнул Ганс.
Гиацинт открыл было рот, будто собираясь окликнуть ее, но в это самое мгновение она испарилась, как не было.
— Красивая женщина, — оценил мой братец, не скрыв восхищения. — Вы с ней знакомы?
— Боюсь, что да…
Если принять во внимание его озабоченный тон, непохоже, что наш приятель в восторге от этой встречи.
— Роман дней былых? — пошутил я, но, встретив его злобный взгляд, спросил уже серьезно: — Гиацинт, кто это?
— Действующее лицо, находящееся здесь по причинам, далеким от религии.
— Нельзя ли поточнее? — вмешался Этти.
— Она работала на Гелиоса. Несколько лет назад. Ее зовут Кассандра.
— И каковы были ее… функции?
Неотрывно глядя мне прямо в глаза, он произнес:
— Те же, что у вас.
— Так что же она делает здесь? Что все это означает?
— По-моему, ничего хорошего.
Закрывшись в комнате Ганса и Гиацинта, мы ждали последнего — он отправился сделать несколько телефонных звонков вне монастырских стен.
Этти прямо здесь, на полу, демонстрировал юноше такие упражнения йоги, что от одного их созерцания недолго заработать тянущие боли во всем организме.
— Как тебе нравится вся эта история? — спросил я его.
Он приостановился в самом разгаре очередного немыслимого трюка.
— Сначала некий Да Альмейда, о котором вы мне рассказывали, теперь эта дама… Всего за несколько дней на нашем пути оказалось целых два охотника за сокровищами. Немного странно, согласись, а?
Ганс распрямился, тоненько постанывая: беднягу скрутила судорога.
