— Этти, — сквозь зубы прошипел я, — признайся: какое экзотическое растение ты прихватил с собой из Индии на этот раз?
Он протянул мне анк, ткнув пальцем в гравюру, и настойчиво повторил:
— Да, он был прав. Фигура, которую мы принимали за жреца, эти предметы, изображение… Все это никакая не репродукция, это руководство к действию.
Тут даже Кассандра, и та состроила насмешливую гримаску.
— Изделия из сплава титана с алюминием, которым три тысячи лет, и способ употребления старинных культовых предметов, на них же выгравированный… — саркастически резюмировала она, стряхивая с ладоней приставшую к ним золотую пыльцу. — Думаю, мне пора хлебнуть еще шампанского. Я не настолько пьяна, чтобы усмотреть логику в ваших бредовых измышлениях.
— Да вы присмотритесь, чем умничать без толку! — нетерпеливо оборвал ее мой братец. — Видите? Этот лишний персонаж не прикасается к фреске, держа в руках один из двух наших предметов, он указывает на ней то место, куда надлежит его вставить.
— А ведь это не такой уж бред… — осмелился заметить Гиацинт.
Я стал вглядываться в изображения. И был вынужден признать, что предположение брата впрямь не лишено смысла.
— Вот что нам нужно найти: фреску! Это дверь, а ключи у нас есть, — подытожил он.
— Ладно, предположим, — с сомнением протянул я. — Условно, стало быть, допустим, что так оно и есть. Плутарх пишет, что во времена эхнатоновой охоты на ведьм бальзамировщики прятали маску. Сети I пришел к власти после Эхнатона, притом не сразу. Как жрецы могли прятать маску в храме или каком-либо ином сооружении, воздвигнутом фараоном, которого еще и в помине не было?
Братец одарил меня лучезарной улыбкой.
— «Позже это селение изменило свой лик. другие люди вступили на землю его. и оно стало зваться иным именем», — процитировал он. — Эти предметы были изготовлены уже после смерти Эхнатона, в царствование Сети I, когда почитателям Анубиса уже ничто не угрожало. Маску не перепрятали в другое место, но само место, где она хранилась, изменило свой лик. Понимаешь, о чем я толкую? В годину преследований, когда любые символы язычества подлежали упразднению, жрецы не стати бы рассеивать тут и там приметы, по которым можно было найти и уничтожить самые священные реликвии их веры, да и самой их жизни грозила бы страшная опасность. Они хранили свою тайну, но в эпоху Сети I, когда все успокоилось, они, вновь почувствовав себя защищенными, позаботились о том, чтобы их преданные последователи смогли отыскать гробницу своего бога. Дословно истолковав сказанное Плутархом, мы тут-то и впали в заблуждение. — Порывшись в ворохе разбросанных на столе бумаг, он выхватил оттуда листок с греческим текстом. — «Опасаясь преследований…» ммм, где же это? Ara, вот: «Опасаясь преследований и гнева царицы, они прятали Стража Могил под кровом одного из них. Несколько позже в попечении о том, чтобы божественные останки не были потеряны или, забытые своими служителями, не лишились их молитв и жертвоприношений, изготовлены были два освященных фетиша, указующие место гробницы». «…И там, на погребенной маске бога, начертана тайна тайн — секрет вечной жизни, до сей поры доступный одним лишь жрецам». Он пишет «несколько позже», но, Морган, мы же забыли, что в те времена, когда жил Плутарх, эти события уже были глубокой древностью: полторы тысячи лет прошло! При таких масштабах «несколько позже» может означать хоть шестьдесят дней, хоть шестьдесят лет — разница невелика.
Кассандра, которая все время, пока Этти говорил, не сводила с него глаз, облизнула пересохшие губы. То ли она уже видела сотни тысяч долларов награды, вот-вот готовых стать явью, то ли ее проняло вдохновенное очарование моего братца, искрящегося от облепившей его золотой пыли, но главное, от страстной профессиональной увлеченности.
Выражая свое искреннее восхищение, я отвесил ему легкий поклон, на который он ответил полным грации индийским «намасте».
— Ну-с, профессор Лафет, Кинополис, так Кинополис! — вскричал я, обращаясь к самому себе.
Я не спал уже часа два с той минуты, как проснулся, вздрогнув, от кошмарного сна: отец привиделся мне распростертым на столе — его бальзамировали заживо. Человек без лица, по всей вероятности Гелиос, крепко держал его за руки, между тем как хихикающий шакал, склонясь над ним, потрясал скальпелем и крюком вроде тех, которыми пользовались бальзамировщики, вводя их в ноздри трупа, перед тем как опустошить и выскоблить черепную коробку.
Взмокнув от пота, со вздыбленными волосами я соскочил с кровати. Пошарив, на ощупь отыскал шорты, натянул их и, выйдя из комнаты, побрел в салон, намереваясь выпить стакан холодной воды и выкурить сигарету, чтобы прогнать жуткие картины, все еще туманившие мой мозг. Я пробирался впотьмах, когда впереди мелькнул слабый свет — красноватый огонек сигареты, судя по запаху, набитой не только одним табаком.
— Что, и вам тоже не спится?
Я узнал усталый голос Гиацинта.
Мало-помалу мои глаза привыкли к темноте, и голубоватое сияние луны, проникающее сквозь застекленные балконные двери, позволило мне разглядеть нашего ангела-хранителя — он в легких пижамных штанах расслабленно покоился на диване, держа в одной руке бокал с коньяком, в другой — то, что Ганс назвал бы «куревом в два листика».
— Вы бы поосторожнее с такой смесью, да еще в жару, — посоветовал я.
Гиацинт невесело усмехнулся:
— Не беспокойтесь: мне, чтобы свалиться под стол, нужно что-нибудь покрепче… а жаль, — добавил он едва слышно. И предложил поделиться сигаретой, но я ее отверг. — Зря, она первоклассная, — сказал и выпустил длинную струю дыма, продержав его в легких как мог дольше. — И часто он возит с собой сувениры этого рода?
— В каждую поездку, — посетовал я, закуривая свою, далеко не столь оригинальную сигарету.
— Какие дьявольские уловки помогают ему проскакивать через таможню?
— Если я это скажу, я вам все удовольствие испорчу.
Он хохотнул утробно, болезненно, почти грубо — звук был неприятен и как-то совсем на него не похож.
— Этти… Странный он, по правде говоря. Очаровательный, конечно, и все-таки… утомителен. — Он залпом осушил коньяк и снова затянулся своей отравой, в его остановившемся взгляде чудилось смятение. — Даже опасен. — (Я промолчал.) — Вы не спрашиваете почему?
— Это не нужно. Я знаю своего брата.
Он тщательно раздавил окурок.
Его движения оставались четкими и спокойными, но я чувствовал, какая буря глухо нарастает в его душе. Уносимая вихрем невысказанной муки, она рвалась на волю из своей плотской тюрьмы, жаждала порвать привычные пусты выдержки. Хотя меня снедало любопытство, я снова предпочел помолчать, надеясь, что он не выдержит первым, Так и случилось.
— «Опус Деи», — внезапно выдохнул он так, будто перед этим долго задерживал дыхание.
Может быть, очень долго… годами…
— Простите, что вы сказали?
