— Понятия не имею, как она умудрилась, — говорит миссис Фортисквинс.
— Как умудрилась, не важно. Важно только то, что теперь мы ничего не получим за нее от старика.
— Я не виновата, что она сбежала.
— Вот как?
— Конечно. Я думала, у нее нет в Лондоне друзей, кроме меня. Она так говорила много раз.
— Врала, — с горечью заключает мистер Сансью. — А вы купились на ее показную искренность.
— Нехорошо с вашей стороны упрекать меня. Вы всем обязаны моему великодушию. Когда миссис Клоудир пришла с сыном ко мне, разве не явилась я прямиком к вам, чтобы откровенно с вами поделиться?
Поделились, мэм, не буду спорить, но получили за это вознаграждение. Что до откровенности, то о ней мне судить затруднительно. Почему вы так беспокоитесь, чтобы старый Клоудир не узнал о вашей роли?
— Это вас не касается.
— Ладно, но теперь он все узнает, потому что я не хочу один брать на себя вину.
Пристально глядя на него, миссис Фортисквинс произносит вполголоса:
— Если вы ему расскажете, то, обещаю, горько об этом пожалеете.
Адвокат покусывает губы, потом говорит:
— Ладно, думаю, ему ни к чему об этом знать. Возьму уж удар на себя. Пусть утешается тем, что благодаря нам, по крайней мере, мальчишка содержится в надежном месте. — После ее кивка он добавляет: — А скоро попадет в еще более надежное.
Миссис Фортисквинс, однако, спрашивает резко:
— Вы, надеюсь, не хотите сказать, что…
Она не договаривает фразу.
Мистер Сансью удивленно поднимает брови:
— Но мы же договорились!
— Ничего подобного. Речь шла о том, чтобы он находился в надежном месте.
— Я думал, вы понимаете это выражение так, как обычно его понимают.
— Что вы понимаете под этим выражением, мне неизвестно. А я подразумевала то же, что и все: что в случае надобности до него можно будет добраться. Он должен быть цел и невредим. Пока.
— Ваша забота о мальчике делает вам честь, — ухмыляется мистер Сансью.
— Обещаю, если с ним что-нибудь случится, я обращусь к властям.
— Не думаю, миссис Фортисквинс, потому что в таком случае добрейший Квигг может поведать больше, чем нам бы желалось.
Они смотрят друг на друга, губы вдовы медленно раздвигаются в улыбке:
— Глупо нам ссориться, это обоим выйдет боком.
— Прямо в точку, мэм. Мы добьемся куда большего, если будем дружить.
Миссис Фортисквинс звонит в колокольчик и распоряжается, чтобы Чек ленд подала чай; через десять минут мы застаем обоих как ни в чем не бывало сидящими рядом на оттоманке.
Задумчиво поглядев на гостя, вдова начинает:
— Мне уже давно хочется вас кое о чем спросить, мистер Сансью. Как вам, вероятно, известно, я унаследовала от мужа некоторую земельную собственность и ценные бумаги.
Адвокат серьезно кивает.
— Когда он был жив, он, разумеется, сам управлял имуществом, но после его смерти дела перешли в руки юриста, назначенного душеприказчиком. Неудобно признаться, но я не вполне довольна его действиями. В особенности теперь, когда процент по государственному займу упал, мне кажется, я лучше могла бы позаботиться о своих делах, чем он.
— Вы более чем правы, мэм! — восклицает адвокат. — С учетным рынком вы знакомились?
— Нет. Он ведь не очень надежен?
— Ничего подобного. Надежен, как Английский банк, — и это нужно понимать буквально, потому что Английский банк гарантирует долговые обязательства, выписанные на банкирские дома. А выплаты золотом он в последний раз приостанавливал в девяносто седьмом году, то есть еще до вашего рождения. — Этот комплимент вызывает у дамы улыбку. — Я сам втянулся по уши. Вначале колебался, но теперь радуюсь, что позволил себя уговорить, потому что рынок за это время взлетел до небес, жалею только, что не включился раньше. По правде, я вложил все, что имею. Никогда рынок так не расцветал. Вкладывайтесь сейчас, и, уверен, к Рождеству вы будете меня благодарить.
Задумчиво созерцая собеседника, миссис Фортисквинс подносит к губам чашку.
Глава 52
То, что происходило потом, я вспоминаю смутно. Помню, как кричал на пожилую женщину и, наверное, пытался ее ударить, потому что молодой ирландец меня от нее оттащил. Потом меня вдруг затошнило, и, решив, что заболеваю, я схватился за живот — в памяти всплывает лицо ирландца, когда он отпустил меня и отпрянул в сторону. Потом я бросился на пол рядом с матушкой и в безграничной ярости стал стучать кулаком по гнилым доскам, сжимая ладонь так, что ногти до крови поранили кожу. Вспоминаю еще и то, что я не плакал.
Отказываясь понимать признаки, явственно обозначившиеся на лице матушки еще несколько часов назад, на ступеньках дома миссис Первиенс, я как бы отвергал то, что произошло впоследствии. Я приготовился обороняться от случившегося, и, пока безжалостная правда надвигалась с неотвратимостью прилива, чувствовал, что крепость внутри меня рушится, как песочный замок, построенный ребенком. Ибо мне никогда не приходило в голову, что матушка может умереть. И теперь, перебирая мысленно те случаи, когда я ей дерзил, раздражался, посмеивался над ее непонятливостью или настойчиво требовал открыть то, что она хотела сохранить в тайне, я сгорал от угрызений совести.
Часы шли. Должно быть, я спал, но точно не скажу, потому что и наяву, и в кошмарных снах меня преследовала одна и та же чудовищная, неотменимая истина: матушка мертва. Постепенно я заметил, что через законопаченные тряпками, заросшие сажей окна проникает тусклый свет, и что вокруг меня двигаются люди. Глядя на безмолвную фигуру, с лицом, укрытым одеялом, я не мог поверить, что она не откинет покров, не улыбнется и не скажет, что все это было понарошку. До меня доносились грубые голоса: детский плач, пьяные выкрики, ругательства, и на их фоне громко произнесенная фраза: «А ну замолкни, что тебе сказано». Я не обернулся, чтобы посмотреть, не ко мне ли это обращено, но позднее заметил рядом Лиззи: она сидела скрестив ноги, расчесывала пятерней свои непослушные седые лохмы и глядела на меня.
— Не убивайся так, — говорила она. — Все забудется.
Эта мысль меня ужаснула: я не хотел быть тем человеком, каким стану, если забуду.
— Тебе ведь и хоронить ее не на что, да? — продолжала старая карга.
Я потряс головой.
— Нужно обратиться в приход. Там о ней позаботятся.
Я не обращал внимания, и она потянула меня за рукав:
— Ты должен устроить ей достойные похороны.
— Куда мне идти? — спросил я, только чтобы отвязаться, так как не считал важным, что будет с телом.
Она рассказала, как найти дом на Лезер-лейн, где ведет дела приходской клерк, и, слушая ее, я внезапно понял, что на самом деле это важно. Очень важно. Когда я встал, чтобы уйти, у меня в голове всплыла мысль или, скорее, воспоминание.
