Вскоре, однако, я заметил, что она смущена: ни парков, ни деревенского пейзажа вокруг не было. Завидев справа церковь, матушка сказала:
— Да, эту церковь я видела раньше. И все же она так не похожа на прежнюю.
По сторонам ряд за рядом тянулись двухкомнатные и четырехкомнатные домики, беспорядочные улицы, глухие дворы; матушка взглядывала на меня с все большим недоумением.
— Мы заблудились? — спросил я.
— Не понимаю, мы должны были уже прийти. Ничего этого я не помню.
— Думаю, мы пришли, мама. Смотри, тот двор называется Малберри-Гарденз. А эти дома новые, хотя и ветхие на вид.
Ее голос прозвучал тихо и глухо:
— Наверное, ты прав.
— Смотри, вот летние домики.
На заброшенном, заросшем травой участке в двух шагах от большой дороги стояло несколько одноэтажных деревянных строений с верандами и опорами для полотняных тентов, которые в свое время трепетали под летним бризом. Теперь, однако, дома гнили, стены были покрыты зеленью и едва не рушились: они простояли уже сорок или пятьдесят лет. Я удивился, заметив в одном из домиков тусклый свет; мы видели, как туда входят и оттуда выходят люди.
Чем ближе мы подходили к домику, тем приметнее сникала матушка; когда она уцепилась за мою руку, я почувствовал, что она дрожит.
— А где был домик дяди Марти? — спросил я. — Не помнишь? Может, он до сих пор стоит?
— Я не хочу его видеть! — воскликнула матушка. — Ох, Джонни, все так ужасно, я не могу это вынести!
Мы ускорили шаги и, минуя в сумерках улицу за улицей, добрались до Грина. Там мы спросили дорогу и с немалыми трудностями нашли Парламент-стрит, которая представляла собой кучку крохотных домиков, жавшихся, как заговорщики, вокруг маленькой мрачной площади. Как у большей части жилищ, возведенных в последние годы, крыши их поднимались над парапетами, подобно высоким шляпам, а чересчур большие окна глядели с фасадов как выпученные глаза. Мы без труда нашли нужный дом, потому что перед восьмым номером стояла повозка с надписью: «Джереми Избистер: перевозки для всех».
На наш стук дверь открыл плотный небритый мужчина лет сорока. Между маленькими, налитыми кровью глазками торчал большой, но сломанный нос, платок на шее не блистал чистотой. Враждебно смотревшие на нас гляделки походили на черные глазки, глубоко засевшие в белой очищенной картофелине. Тщательно выбритый череп тоже был похож на шишковатую картошку. Большая голова была втянута в плечи, как головка черепахи, готовой при малейшей опасности спрятать ее под панцирем.
— Кто вы? — спросил он.
— Мы знакомые Дигвидов, — ответил я.
— Дигвид! — испугался мужчина. — Это он вас послал?
— Нет. И мы знакомы не с ним, а с миссис Дигвид.
Он всмотрелся в нас:
— Никогда о такой не слышал. Что вам от нее нужно? И кто вас сюда послал?
— Если вы мистер Избистер, то нам сказали, что вы знаете человека по имени Барни, а он приходится миссис Дигвид родственником.
Мне показалось, что его крохотные глазки расширились, но со словами: «Не знаю никакого Барни. Это все, что вам нужно?» он начал закрывать дверь.
Матушка вскрикнула и качнулась в мою сторону, мне пришлось подставить ей плечо.
Мужчина поглядел на нее с любопытством:
— Она как будто едва держится на ногах. Вам что, некуда идти?
Я покачал головой.
— В карманах, небось, пустовато?
Я снова качнул головой:
— Мы надеялись приютиться у миссис Дигвид.
Во взгляде здоровяка выразилось одобрение:
— А вы сообразительный парнишка. Пари держу — умеете читать?
— Да.
— По-печатному или по-писаному — как угодно?
— Да.
— И писать красивым почерком, как пишут джентльмены?
— Тоже, — кивнул я.
Он приоткрыл рот и всмотрелся в меня, но ничего не добавил, и я отвернулся, по мере сил поддерживая матушку. Мы прошли несколько шагов, и он нас окликнул:
— Погодите! Вам нужно где-то переночевать?
Я обернулся, но не решился ответить.
— У меня есть свободная комната, — продолжал он, — обычно я ее сдаю. Последние жильцы уехали дня два назад. За десять пенсов она в вашем распоряжении.
— Думаю, мама, нам нужно идти, — прошептал я.
— О Джонни, давай останемся. Я так устала.
Мистер Избистер тревожно прислушивался к нашему разговору.
— Можно ее посмотреть? — спросил я.
Он шагнул в дом, прокричав на ходу:
— Молли!
Обернувшись, он нетерпеливым кивком пригласил нас войти. За порогом, в темном коридоре, мне в ноздри ударил странный непонятный запах; это был не капустно-карто-фельный запах бедности, ставший мне уже привычным, а нечто более грубое. Пока мы теснились в узком коридоре, из задней комнаты появилась крупная неряшливая женщина.
Она, видно, что-то пекла и теперь вытирала о передник испачканные в муке руки, но при этом мне чудилась в ней какая-то неуловимая нечистота. С мучнисто-белого рыхлого лица (похожего на непропеченные хлеб и булочки, которые она, как мне предстояло узнать, беспрерывно стряпала) глядели глубоко посаженные черные глазки. То и дело вытирать руки о грязный передник было ее привычкой; мне все казалось, что она готовится пустить в ход кулаки.
— Чего вам надо? — раздраженно спросила она.
Мужчина кивнул в нашу сторону:
— Им нужна комната на ночь.
Женщина окинула нас презрительным взглядом.
— А деньги у вас есть?
— Сначала мы бы хотели посмотреть комнату.
— Задняя комната на втором этаже, — отозвалась женщина.
— За два шиллинга и шесть пенсов можете снять ее на неделю, — внезапно предложил мужчина.
— Ну вот еще! — зло бросила женщина.
Муж взял ее под руку и начал что-то говорить вполголоса, а мы с матушкой пошли наверх. Комнатка была маленькая и темная, с одним заросшим копотью окошком, которое глядело в грязный задний двор. Там имелись старинная кровать на колесиках, без матраса, и соломенный тюфяк на полу. Мы обменялись тревожными взглядами.
За одну ночь это слишком дорого, — заметил я, морща нос от запаха сырости и еще чего-то неприятного, которым был пропитан дом. — Мне не понравились эти люди. Думаю, нам не стоит здесь оставаться.
— Но уже поздно, и я валюсь с ног. Я не могу, Джонни. Не могу снова тащиться по этим улицам. Да и куда нам идти?
— Хорошо. Но только на одну ночь.
Когда мы спустились, мистер Избистер стоял в темном коридоре и улыбался.
