Случилось со мной и странное происшествие, когда спустя примерно час ко мне подошли двое, один худой, с острыми чертами лица, другой с лоснящейся физиономией и заискивающим взглядом.
— А ну, малец, дуй отсюдова, — проговорил тощий. — Здесь наше место.
— Что вы имеете в виду? — спросил я.
— Мы держим эти улицы, — доверительно шепнул другой, с мясистым лицом, — кто здесь работает, должен платить нам денежки.
— Это несправедливо! — воскликнул я. — Эти улицы — общие.
Он нагнулся, приблизив свое лицо чуть не вплотную к моему:
— Слушай, что тебе говорят, а то пожалеешь.
Они ушли, а я, возмущенный этим посягательством на свободы англичанина, продолжал торговать. Вскоре я забыл об этом происшествии, потому что столкнулся с серьезным осложнением в лице беспризорных мальчишек, которые норовили подбежать, на ходу схватить товар и скрыться, но в конце концов я усвоил, что нужно следить за ними и, пока они рядом, стоять лотком к стене.
Немного позднее ко мне подошел полицейский и сказал: Эй, молокосос, а ну иди отсюда.
Когда я сослался на то, что получил право здесь торговать от его предыдущего обладателя, полицейский приветливо осклабился:
— А ты, конечно же, соображаешь; что он за это право выкладывал денежки.
— Тогда я тоже буду платить.
Он снисходительно кивнул и пошел прочь. Вскоре вновь появились его подручные и, услышав, что я новичок и продал всего одну куклу, согласились удовольствоваться двумя пенсами.
В тот день я больше ничего не продал, вернулся домой усталый и расстроенный и застал матушку и мисс Квиллиам, с яростным усердием трудившихся над шитьем.
— Может, на сегодня хватит? — спросила матушка мисс Квиллиам, после того как мы обменялись приветствиями.
— Бог мой, дорогая, рано еще.
— Миссис Избистер отпускала меня в семь или восемь, — запротестовала матушка.
Они работали, а я тем временем сходил в лавку и приготовил скудный ужин из селедки и холодного картофеля, и только после этого мисс Квиллиам объявила, что пора сделать перерыв.
Мы с матушкой пили за едой портер, но мисс Квиллиам налила себе стакан из глиняного кувшина и плеснула еще несколько капель темной жидкости из бутылочки.
Они снова взялись за шитье, а я осмотрел библиотечку мисс Квиллиам (три потрепанных тома) и начал читать один из исторических романов сэра Вальтера Скотта.
Увидев это, мисс Квиллиам (она была радостно возбуждена) воскликнула:
— Я буду тебя учить, Джонни. Это будет совсем как в прежние дни с Генриеттой. Мне нравится учить.
Мы поблагодарили ее, и матушка спросила:
— Почему вы миритесь с такой жизнью, когда могли бы снова поступить на место гувернантки?
Мисс Квиллиам подняла взгляд и зарделась.
— Вы, кажется, говорили вчера, что в бюро найма на Уигмор-стрит вам дали мой прежний адрес — дом миссис Малатратт? — Мы кивнули, и мисс Квиллиам обвела нас неуверенным взглядом. — Не знаю, какую ложь там могли обо мне сказать… — Она осеклась.
Мы с матушкой удивленно переглянулись и помотали головами.
— Ничего такого мы не слышали, — заверила матушка.
— Рада, что это так. — Несколько возбужденно мисс Квиллиам продолжила: — Правда заключается в том, что, прибыв в Лондон, я остановилась в доме миссис Малатратт. Когда же я получила место у сэра Персевала и леди Момпессон, я оттуда уехала, но оставила несколько коробок, попросив хозяйку их хранить Прошлым летом я получила расчет и вернулась, но миссис Малатратт отказалась отдать мне мои вещи.
— Как она могла? — удивилась матушка.
— О, она сказала, что… она потребовала грабительскую цену за место, которое они занимали. Но неделю назад, когда я там была и получила твое письмо, Джонни, хозяйка все же согласилась отдать вещи. Большой ценности они не представляли, и я их продала, чтобы оплатить долги, накопившиеся, пока я болела.
Весь этот рассказ был ни к чему, и, обрывая его, мисс Квиллиам предложила матушке угоститься напитком из кувшина.
В глазах матушки появилось жадное выражение; поймав на себе мой взгляд, она покраснела. Потом налила себе стакан и с вызовом заявила:
— От этого я чувствую себя лучше и сплю крепче.
На другой день торговля у меня шла лучше; в последующие дни и недели я узнал, как справляться с некоторыми грозившими мне неприятностями. Все же кукол я продал очень мало, и чистая прибыль за неделю составила не более двух-трех шиллингов.
Мисс Квиллиам вначале была верна своему слову: когда я приходил домой, и мы съедали ужин, она вынимала книги и в очередной раз доказывала мне, какая она превосходная учительница. Однако после долгой уличной торговли мне трудно было собрать силы для учебы; мисс Квиллиам тоже, проработав с утра до позднего вечера, очень уставала. После ужина (ела она совсем мало) она обычно на время становилась бодрее, но частенько ею овладевало беспокойство, и она, бормоча что-то неразборчивое, слонялась взад-вперед по комнате. Через час или два беспокойство спадало, ему на смену приходили вялость и уныние. Таким образом, через месяц-другой наши занятия почти полностью сошли на нет.
Несмотря на все подарки судьбы, положение наше оставалось крайне ненадежным. Часто в конце недели, когда помощник хозяина обходил квартиры, матушке и мне не хватало денег, чтобы заплатить свою долю за жилье, и, по существу, мы жили на скудные накопления мисс Квиллиам.
Еще мы задолжали в грязной бакалейной лавчонке (все называли ее «кредитной лавкой») на углу, где каждую неделю что-то платили, но полностью не рассчитывались никогда. Это означало, что мы должны были покупать тамошний плохой и дорогой товар, иначе, как предупредила мисс Квиллиам, с нас бы потребовали полностью наш долг.
В то время меня все больше раздражали постоянные упреки матушки, что я принудил ее расстаться с Избистерами, у которых (говорила она) нам жилось куда лучше. Более того, если прежде она была транжиркой, то теперь думала только о том, как бы побольше заработать и поменьше потратить. Особенно она злилась на Пичментов, полагая, что они — при всей их очевидной честности и щедрости — недоплачивают ей за работу; иной раз даже жаловалась мне, что мисс Квиллиам заставляет ее работать до седьмого пота. Она пребывала то в глубокой печали, то в непонятной беспечности: часто, приходя домой поздно, я заставал ее странно оживленной, и меня это радовало (хотя ее настроение то и дело менялось). Я понимал тем не менее, что нынешний образ жизни ей вреден, но лишь спустя несколько месяцев узнал о том, насколько велика опасность.
Ближе познакомившись с окружением, я понял, что многие соседи находятся в куда более тяжелом положении: мы с матушкой, по крайней мере, были способны работать и кое-как сводить концы с концами. Эти старинные улицы — до большей части лишенные освещения, где не появлялись ни полиция, ни уборщики, — служили убежищем самой жалкой нищете. К вони, что висела над местностью, добавлялись запахи от пивоварен, и прежде всего от газовых резервуаров во владениях компании «Газ, свет и кокс», располагавшихся тогда на Грейт-Питер-стрит (много позднее судьба свела меня с этой компанией, правда не напрямую). Попадались в этих бедных кварталах и притоны преступников; кроме того (поскольку бедные полагают более надежным кормиться от себе подобных), улицы наводняли карманники и здоровенные попрошайки, которые вымогали у прохожих деньги даже среди бела дня у всех на виду. Мисс Квиллиам предупредила нас о вооруженных шайках, которые временами блокировали с двух концов какую-нибудь улицу и «эскаладой», подобно крестоносцам, атаковали лавки, пока остальные сообщники грабили пешеходов.
