Меня глубоко возмутила ссылка на мою болезнь, якобы подорвавшую мое умственное здоровье, и я был приведен в недоумение тем, что законникам позволяется оскорблять клиентов, за содействие которым они получают плату.
Как только мистер Гилдерслив вновь уселся, председатель суда объявил:
— Это представляется как нельзя более уместным. Мистер Портьюс — в высшей степени уважаемый джентльмен, и, насколько мне известно, является доверенным сотрудником уважаемого банковского дома Квинтард и Мимприсс.
Однако при этих словах вскочил мистер Барбеллион:
— Милорд, наша сторона отвергает это ходатайство самым решительным образом.
Рука Эммы сильнее сжала мою руку.
— Не могу сказать, что ваш протест, мистер Барбеллион, для меня неожиданность, — проговорил председатель. — Тем не менее будьте добры оповестить нас, какими именно причинами вы руководствуетесь, выдвигая ваше возражение.
В эту минуту я заметил, что мистер Гилдерслив, повернувшись, подал знак приставу, который незамедлительно удалился. И прежде чем мистер Барбеллион, поднявшийся с места, успел заговорить, мистер Гилдерслив его опередил:
— Милорд, прошу извинения у вас и у моего ученого собрата за то, что его перебиваю, но я вынужден ходатайствовать перед судом о позволении мастеру Клоудиру покинуть зал.
— Я не вижу, мистер Гилдерслив, никакой в этом необходимости, — отвечал председатель. — Продолжайте, мистер Барбеллион.
Мистер Гилдерслив, опустившись на сиденье, сердито взглянул на Эмму. Едва мистер Барбеллион открыл рот, как пристав вернулся вместе с Фрэнком.
— Милорд, — начал мистер Барбеллион, — при менее чрезвычайных обстоятельствах ни сторона, которую я представляю, ни я сам никоим образом не желали бы лишить юношу опеки семейства, с которым он связан узами родства и привязанности.
В этот момент Фрэнк и пристав приблизились к нам, но Эмма жестом велела им отойти. Озадаченный словами мистера Барбеллиона, я пытался уловить смысл дальнейшей его речи, но тут мистер Гилдерслив опять встал с места и мистер Барбеллион запнулся, ошеломленно на него глядя, а затем повернулся к председателю с поднятыми в изумлении бровями, словно до глубины души потрясенный беспредельно наглым выпадом коллеги.
— Прошу прощения, милорд, — смело заговорил мистер Гилдерслив, — но еще до того, как последовали дальнейшие директивы, я уже имел честь доложить вашей милости, что присягающее лицо перенесло тяжкую болезнь и его умственные способности полностью не восстановились. В высшей степени желательно освободить его от необходимости присутствовать в зале суда.
Так вот что он втолковывает председателю! В целом происходящее мне не нравилось. И какие-то слова, только что услышанные, застряли в памяти. Почему это я связан с Портьюсами «узами родства»?
— Просьба представляется вполне обоснованной, — заключил председатель. — У вас есть возражения, мистер Барбеллион?
— Напротив, милорд. Что касается представляемой мною стороны, то прочное здоровье оставшегося наследника имеет решающее значение для наших интересов, а посему и вопрос об учреждении над ним опекунства обладает чрезвычайной важностью.
— Очень хорошо, мистер Гилдерслив. Мастер Клоудир может удалиться. Но прежде чем он покинет зал, мне хотелось бы услышать, каковы его собственные пожелания. — Он устремил взгляд на меня: — Скажите мне, мастер Клоудир, согласны ли вы с учреждением, в соответствии с законом, опеки над вами со стороны семейства, которое в настоящее время взяло на себя заботы о вас?
Я молчал: мне требовалось время для того, чтобы обдумать только что услышанное.
— Итак, юноша, — после короткой паузы продолжил председатель, — охотно ли вы примете попечение над вами и отцовскую власть, вплоть до вашего совершеннолетия, со стороны вашего дяди?
— Он мне не дядя! — выкрикнул я. — И я этого не хочу!
— Джонни! — прошипела Эмма мне в ухо. — Что такое ты говоришь?
— Милорд, — подал реплику мистер Гилдерслив, хмуро взглянув на меня и одновременно выражая приподнятой бровью солидарность с судьей.
— Что именно вы имеете против? — поинтересовался у меня председатель.
— Они замыслили недоброе! — выкрикнул я. — Не знаю почему, но я им не доверяю.
Эмма обратила ко мне лицо, которое мне никогда не забыть: холодное, суровое, пылающее гневом.
— Вы достаточно ясно изложили свое мнение, мистер Гилдерслив, — с важным кивком объявил председатель. — Это весьма прискорбно. Юноша может удалиться.
Мистер Гилдерслив движением подбородка подал знак Фрэнку и приставу: те, схватив меня, заломили мне руки за спину. В ответ я начал сопротивляться и громко вопить, но Фрэнк зажал мне рот ладонью, поднял меня, перекинул через плечо и быстро понес к выходу, а пристав устремился вслед, придерживая меня за ноги.
До моего слуха донеслись обрывки речи мистера Барбеллиона:
— …крайне необычные обстоятельства… близкое кровное родство… вероятный конфликт интересов…
Стоявший у выхода посыльный растворил перед нами дверь. Меня стали выносить, однако Фрэнк, шедший впереди, приостановился, чтобы пропустить входившего. Пристав не мог видеть происходящего и, полагая, что задержка вызвана моим противодействием, сильно толкнул вперед меня и Фрэнка: в результате произошла некрасивая mêlée — и наше продвижение застопорилось. Получилось так, что с новоприбывшим молодым человеком, из-за которого и случилось это замешательство, я оказался лицом к лицу — и сразу его узнал: это был Генри Беллринджер!
Он застыл в изумлении, а я, не имея возможности говорить, задергался изо всех сил в надежде, что он тоже меня узнает, хотя целиком моего лица видеть было нельзя.
— Что за дьявольщина тут творится? — воскликнул Генри.
— Скорее. В чем проволочка? — донесся до меня голос Эммы.
Генри взглянул на нее, и она поспешила опустить вуаль.
— Вот так так, — протянул Генри, — подумать только, встретить вас тут, мисс…
— Поторопись, Фрэнк! — оборвала его Эмма.
Повинуясь приказанию, слуга решительно ступил к двери, так что Генри пришлось посторониться и прижаться к косяку, чтобы освободить проход.
Пока мы протискивались наружу, я услышал напоследок голос мистера Барбеллиона:
— …навлекает на эту особу — а, в сущности, и на других членов семейства — оскорбительные подозрения в случае прискорбного происшествия, которое, как все мы должны надеяться, не будет иметь места, однако вероятность такового сегодня получила подтверждение.
Больше я ничего не услышал: мгновение спустя мы оказались в вестибюле, и посыльный захлопнул за нами дверь.
Пристав провел нас обратно по уже знакомым коридорам, и меня запихнули в наемный экипаж, нас поджидавший, где на протяжении обратного пути меня крепко держал Фрэнк. Он больше не зажимал мне рот, но сказать мне было нечего, а Эмма, с лица которой исчезло выражение, мелькнувшее передо мной на миг в суде, тоже молчала и лишь изредка со вздохом укоризненно приговаривала:
