Однажды Гамбрилл рассказал Бергойну, что его племянник одарен певческим талантом и семейство надеется, что ему будет позволено бесплатно учиться в колледже в качестве награды за пение в хоре. Бергойн отказался помочь, сославшись на то, что эта область находится вне его власти. Но днем или двумя позднее Гамбрилл с мальчиком случайно встретились ему на Соборной площади, и, познакомившись с последним, Бергойн по какой-то причине переменил свое решение и согласился ходатайствовать за него перед регентом. Того, должно быть, удивило обращение Бергойна, но пение мальчика оказалось столь многообещающим, что ему была предоставлена стипендия для оплаты стола и крова. Поместили его, весьма удачно, в той части здания колледжа, которая примыкала к дому Гамбрилла, то есть в старой привратницкой на Соборной площади.
Если регента удивила перемена в настроении Бергойна, то дальше ему пришлось поразиться еще больше, ибо с той поры казначей отдался страсти к музыке со всей мощью своей суровой натуры. Он проводил в соборе многие часы, чтобы слушать репетиции хора, забывая при этом о своих обязанностях. Его любимым местом была галерея для органа, откуда он мог наблюдать за хором с высоты, оставаясь незамеченным. Он вознамерился расположить к себе регента, которого прежде презирал за низкое происхождение, выписал ради этого из Лондона инструменты и ноты и сделался чем-то вроде покровителя колледжа. Они с регентом так тесно сдружились, что тот вручил Бергойну свои ключи, дабы он мог входить и выходить, когда пожелает.
Все это время Бергойн, в качестве казначея, делал все возможное, чтобы изыскать средства для запланированных им и Гамбриллом работ: увеличивал арендную плату и преследовал должников по всей строгости закона. Потом он задумал свой коронный номер: упразднить колледж певчих.
– При его любви к музыке не кажется ли это странным? – спросила миссис Локард.
– Безусловно, и доктор Шелдрик предполагает, что его желание закрыть колледж было вызвано страхом перед искушением – как для других, так и для себя. Он понимал, что сопротивление будет отчаянным, поэтому, прежде чем обнародовать этот план, попытался привлечь на свою сторону большинство в капитуле. Он постарался разбудить спящую совесть некоторых собратьев-каноников, для чего мягко пенял им за различные несовершенства и упущения, а самым неподатливым напоминал, каким боком выйдут им их слабости, если станут предметом публичной критики.
Я заметил, что доктор Систерсон улыбается, и он отозвался на мой любопытный взгляд словами:
– Доктор Шелдрик рассматривает поведение Бергойна в весьма щадящем свете.
– Вы так думаете? Он кажется мне достойной восхищения фигурой.
– А вам не приходило в голову, что его брезгливое презрение к мирским заботам некоторые коллеги расценивали как заносчивость?
– Нет, я бы не сказал. – Слова доктора Систерсона на удивление меня задели.– Мне он представляется аскетом и человеком принципов.
– Мне думается, – мягко заметила миссис Локард, – что при его богатстве и привилегированном положении ему было трудно понять коллег, не обладавших подобными преимуществами.
Мы с доктором Систерсоном кивнули. Я продолжал:
– События играли на руку Бергойну. В год, предшествовавший его смерти, весной, трещина в шпиле, возраст которой исчислялся уже десятилетиями, внезапно расширилась, и даже самые упрямые из каноников вынуждены были согласиться с тем, что при первой же сильной буре он может рухнуть. Тут-то Бергойн и выступил перед капитулом с предложением пожертвовать колледжем, но зато сохранить собор. Он потребовал полностью восстановить шпиль и показал, что оплату работ сполна покроет стоимость имущества, пожертвованного на содержание колледжа (это были усадебный дом и три фермы в деревне Комптон-Монахорум). Ему противостояли самые влиятельные из каноников: Фрит, библиотекарь Холлингрейк, старик настоятель, ризничий и регент, которые указывали на то, что музыкальная деятельность составляет славу и гордость собора. Бергойн, однако, располагал голосами тех, чью совесть он сумел пробудить, и его предложение прошло минимальным большинством, при немалом ропоте и недовольстве. Фрит и Холлингрейк, однако, состряпали документ, который ваш, миссис Локард, супруг любезно продемонстрировал мне сегодня днем. Таким образом, Бергойн все же не сумел закрыть колледж.
– Мы не вполне уверены, что подделка сфабрикована ими, – возразил доктор Систерсон.– Возможно, они нашли фальшивый документ, изготовленный ранее, и приняли его за подлинный. Но даже если Фрит сам изготовил подделку, кто скажет, какими мотивами он руководствовался?
– Самыми низменными, – сказал я, обращаясь к обеим леди.– Видите ли, спустя несколько лет, сам сделавшись настоятелем, Фрит использовал фальшивый документ, чтобы закрыть колледж и присвоить себе имущество, пожертвованное на его содержание.
– Какой стыд, – пролепетала миссис Систерсон.
– А что, если, – предположила миссис Локард, – он предвидел гражданскую войну и рассчитывал сберечь собственность фонда, чтобы ее не конфисковал парламент?
– Вы очень благородно мыслите, однако все дошедшие до нас сведения говорят о том, что Фрит был алчной натурой.
Доктор Систерсон взглянул на спящих детей и улыбнулся:
– Как отец большой и очень молодой семьи, я едва ли возьму на себя смелость его осудить, даже если он руководствовался чисто мирскими побуждениями.
На мгновение я опешил, но потом понял, что он, должно быть, шутит. Я продолжил:
– Вернусь к истории Бергойна. Карта его была побита Фритом, и он кипел от ярости, однако же не оставил борьбы и вскоре получил на руки козырь. Он добился от своего дяди и остальных членов семьи обещания предоставить половину нужной суммы. Часть денег должна была пойти на сооружение в соборе мемориала в честь прежнего герцога, приходившегося Бергойну дедом.
– Монумент Бергойна! – вскричала миссис Локард.
– Именно, – подтвердил я.– Когда Бергойн ознакомил капитул с этим новым предложением, Фрит немедленно понял, что монумент и щедрая субвенция на восстановление собора станут в совокупности неоспоримым аргументом, который решит в пользу Бергойна вопрос о настоятельской должности. Однако отказаться от пожертвования было нелегко. С другой стороны, каноники по-прежнему артачились, не желая выкладывать из своего кармана остающуюся сумму. И тут Бергойн совершил – по мнению доктора Шелдрика – роковую ошибку. Он попросил Гамбрилла пересмотреть смету, с тем чтобы спасти шпиль самыми малыми средствами. Гамбрилл был поражен предательством союзника. Он настоял на том, чтобы казначей поднялся вместе с ним на башню, и продемонстрировал ненадежность балок, раскачивая их одной рукой; он показал даже, как легко можно обрушить одну из них. Бергойн тем не менее остался при своем. Каменщик смягчился только после того, как услышал о монументе (исполнение которого, само собой, должны были поручить именно ему) и решил сделать его своим шедевром.
Бергойн подвигнул Гамбрилла свидетельствовать перед капитулом, что падение шпиля разрушит не только собор (на эту перспективу каноники еще могли взирать относительно равнодушно) – пострадают, вероятно, и дома на площади. Перед лицом угрозы их собственной жизни и жизни домашних каноники согласились наконец восполнить недостающую сумму из своих собственных средств.
