Трудно было принять эти слова, но я чувствовал их справедливость. Я, как болячку, растравлял воспоминания о жене, поскольку не хотел потерять ее окончательно. Мне пришло в голову, что, мучая себя, я стремился по-прежнему ощущать свое моральное превосходство.
– Так вы думаете, что я должен дать им развод?
– Я думаю, что развод нужен вам самому. – Заметив мое удивление, миссис Локард продолжила: – Не лучше ли будет оставить все в прошлом? Не усложнять жизнь ни им, ни себе?
– Мне? Тот факт, что в глазах закона я все еще женат, ничем мне не мешает.
– Не мешает? Разве это не то же самое, что откладывать похороны, когда человека все равно не воскресишь? Ведь оплакивать потерю начинаешь только после похорон.
– Оплакивать? Этим я занимаюсь уже двадцать лет.
– Однако, оплакав прошлое, люди с ним расстаются.– Миссис Локард смягчила свой упрек улыбкой.– А вы этого не сделали.
– С прошлым нельзя расстаться, – возразил я.– Наше прошлое – это мы сами. Как историк, я обязан так считать.
Она помолчала, подыскивая, казалось, подходящие слова.
– Отказ дать развод вредит не только вашим чувствам, но и законным интересам. Любовники не могут пожениться, но вы тоже не имеете права вступить в брак.
Я удивленно улыбнулся. Какой необычный оборот приняла наша беседа.
Миссис Локард тоже ответила мне улыбкой:
– Почему бы и нет? В том возрасте, когда мы, женщины, как принято считать, уже ни на что не годны, мужчины, которым повезло гораздо больше, могут еще жениться и даже заводить детей.
– Это значило бы простить жену и ее любовника, но почему им должно достаться все, а мне ничего, если виновны они, а не я?
– Они поступили не лучшим образом – ваша жена, ее любовник и ваш друг, – это невозможно оспорить. Но по собственному опыту я знаю, что к себе мы подходим обычно с более суровыми мерками, чем к другим, так что, виня их, вы, вероятно, еще больше вините себя самого.
– Виню себя? За то, что не уследил, вы хотите сказать? Она смерила меня взглядом.
– Не спорю, я не был безупречен. Я был наивен и доверчив, и это шло от самодовольного представления, будто привязанность жены ко мне ничто не поколеблет.
Миссис Локард промолчала, и, чуть-чуть выждав, я спросил:
– Вы думаете, я должен был ее простить и принять обратно?
– Доктор Куртин, мне даже в голову не приходило выносить подобные суждения. И насколько я поняла, у вас не оставалось такой возможности. Вы ведь не могли с женой даже говорить.
– Меня одолевала такая буря чувств.
Произнеся эту фразу, я тут лее понял, что она ничего не объясняет. Мне захотелось дополнить ее, назвать причину, отчего я не мог говорить с женой, объяснить, что девушка, которую я полюбил, и женщина, которая намеренно причинила мне боль, никак не увязывались в моем сознании в единое целое, но тут открылась дверь и вошел доктор Локард. Он успел снять пальто и шляпу, но не избавился от деревянной коробки длиной в добрый фут. Осторожно опустив свою ношу на пристенный столик, он повернулся и смерил нас любопытным взглядом, и я даже с испугом подумал, не заметны ли на моем лице следы волнения. Наливая себе кофе, доктор Локард извинился за свое долгое отсутствие.
– Что-нибудь случилось, Роберт? – спросила его жена. Прежде чем ответить, доктор Локард удобно расположился перед камином.
– Есть новость очень печальная, но имеются и недурные. Печальную только что сообщил мне настоятель: несчастный Перкинс рано утром найден мертвым.
Его жена охнула и закрыла лицо руками.
Пока доктор Локард рассказывал, как молодой человек ухитрился повеситься в камере, я постепенно овладел собой. Со слов доктора Локарда сделалось ясно, что иных предположений, кроме самоубийства, не существует.
– Как полиция могла допустить такой недосмотр? – воскликнул я.
– Остались как будто вдова и несколько сирот. Сколько детей бедной женщине придется содержать в одиночку? – спросила миссис Локард.
– Власти проявили в данном случае непозволительную небрежность, – согласился доктор Локард.
– Детей, мне кажется, четверо, – сказал я миссис Локард.
– Необходимо провести для них подписку, – заметила она.
– Безусловно.– Я снова обратился к ее супругу: – Итак, теперь мы никогда не узнаем правды.– Я испытывал смешанное со стыдом облегчение, так как был теперь избавлен от некоторых сложностей. Кроме того, мне пришло в голову, что, отдав в руки настоятеля свидетельство прегрешений Шелдрика и шантажа со стороны Слэттери и Фиклинга, я в итоге все же не повредил несчастному Перкинсу.
– Да, суда теперь не будет, – согласился он, выразительно на меня глядя.– Хотя вину Перкинса можно считать доказанной, поскольку невиновный не совершит самоубийства. Однако я надеюсь, несмотря на его смерть, правда относительно уничтоженного завещания все же выйдет наружу.
– Не знаю, каким образом.
– Все зависит от вас, Куртин. Еще в большей степени, чем прежде. Виновники не должны уйти безнаказанными потому лишь, что у Перкинса не хватило мужества примириться с неизбежным. Если вы подпишете показания, составленные так, как я уже говорил, закон все же восторжествует.
Я не отозвался, и он продолжил:
– Если вы беспокоитесь из-за Фиклинга, доктор Куртин, можете выбросить его из головы. Вторая новость заключается в том, что он и Слэттери получили расчет.
– Увольнение Фиклинга меня нисколько не удивляет. Но я любопытствую насчет Слэттери. Предполагают, что он сыграл какую-то роль в недавних событиях?
Доктор Локард пронзил меня пристальным взглядом:
– Какую роль он мог сыграть?
– Я не уверен, но чувствую, что без него не обошлось. Убедившись, что я ничего не добавлю к своим словам, доктор Локард продолжил:
– Откровенно говоря, доктор Куртин, их увольнение не соотносится прямо с убийством Стоунекса; скорее оно связано с тем, что один из каноников дал настоятелю обязательство не позднее чем через месяц оставить свой пост по причине слабого здоровья.
Его жена подняла глаза:
– Это доктор Шелдрик? Доктор Локард вздрогнул.
– Уверен, я могу рассчитывать на вашу осмотрительность, – обратился он ко мне. Миссис Локард вспыхнула.– Этим вечером случилось происшествие, позволившее настоятелю без каких-либо неприятных последствий разрешить трудную ситуацию.
– Не стану больше донимать вас расспросами, – сказал я, не без тайного удовольствия наблюдая, как он удивлен тем, что я нисколько не любопытствую. Известно ли ему то же, что и мне, спрашивал я себя. Почему бы ему не догадаться о том, что это я помог разрушить власть Фиклинга и Слэттери над Шелдриком, а через него и над всем сообществом каноников?
