Бартоломью разглядывал коллег. Справа от него брат Майкл склонился над подносом, жадно заталкивая в рот куски мяса. Бартоломью предложил ему блюдо с томленными в масле овощами и получил в ответ, как обычно, отвергающий взгляд. Майкл был твердо убежден, что овощи повредят его пищеварению, и питался практически исключительно мясом, рыбой и хлебом в огромных количествах. Бартоломью вспомнилось странное поведение бенедиктинца прошлой ночью. Объяснялось ли оно недомоганием, на которое тот сослался, или ему что-то было известно о смерти Августа? Бартоломью никогда еще не видел тучного монаха в таком состоянии, однако, что бы его ни расстроило, это определенно никак не отразилось на его аппетите.
Элфрит сидел между Бартоломью и отцом Уильямом. Когда за едой дозволялись разговоры, францисканцы обыкновенно беседовали о богословии на латыни. Бартоломью сравнивал двух монахов. Элфрит был высокий и худой, с землистым лицом и серыми глазами, которые часто принимали отсутствующее выражение. По мнению Бартоломью, ему недоставало душевной теплоты, но он был сострадателен, втихомолку помогая многим самым бедным пациентам, и предан своему делу. Отец Уильям был того же роста, но куда плотнее. Как и Элфриту, ему было под пятьдесят, но волосы у него оставались густыми и каштановыми. Глаза его часто горели фанатичным огнем, и Бартоломью мог поверить слухам, будто когда-то его орден поручил ему разыскивать еретиков, а в Кембридж его отправили за то, что он переусердствовал.
Уилсон был среди профессоров самым старшим. Ему, пожалуй, было чуть за пятьдесят, и он отличался необыкновенно отталкивающей внешностью. С его сухих темных волос постоянно сыпалась перхоть, которая усеивала мантию, болезненно красное лицо украшала россыпь прыщей, не пощадивших и самого последнего из его многочисленных подбородков. К нему склонился, что-то нашептывая, Суинфорд. Этот профессор приходился дальним родственником семейству могущественного герцога Норфолкского и имел значительный вес в университетских кругах. В местах, где колледжи зависели от старшинства и авторитета профессоров и мастера, Майкл-хауз своей влиятельностью во многом был обязан именно Суинфорду. Уилсону придется всячески умасливать его. Суинфорд был благообразным мужчиной примерно того же возраста, что и францисканцы, но выправка у него была военная, а не монашеская, и вел он себя самоуверенно и с апломбом. Его густые седые волосы всегда были аккуратно причесаны, бородка выглядела холеной. Он – единственный из преподавателей, исключая мастера, кому дозволялась роскошь иметь отдельную комнату и собственного слугу, и за эту привилегию он щедро платил колледжу. Рядом с его внушительной фигурой Элкот казался маленькой пичужкой.
Бартоломью насадил на кончик ножа ломтик репы и принялся задумчиво его жевать. Элкот сказал, привратники и Агата готовы поклясться, что никто, кроме гостей, не покидал колледжа с той минуты, как ворота были закрыты после попытки братьев Оливеров спровоцировать побоище. Это означало – если только кто-нибудь не проник в колледж до начала празднеств и не оставался внутри до тех пор, когда ворота открыли на следующее утро, – что убийцу следовало искать среди членов коллегии. Мест, где можно спрятаться, в Майкл-хаузе нашлось бы немного: комнаты заняты студентами, преподавателями, коммонерами или прислугой, и все, кроме Суинфорда, делили жилье по меньшей мере с еще одним лицом. Трудно спрятаться в тесном помещении, где уже спят два человека, а то и больше. В зале и профессорской всю ночь находились студенты – значит, и там никто спрятаться не мог, а в кухне и других служебных помещениях слуги ничего предосудительного не заметили.
Чем больше Бартоломью обо всем этом думал, тем настойчивей интуиция подсказывала ему, что убийца – один из них, человек, которому известны привычки и распорядок дня его коллег. Если это так, то кто же убил Пола, Августа и, возможно, сэра Джона, напал на него самого и на Элфрита? Судя по комплекции, это не мог быть ни Элкот, ни Абиньи – слишком маленькие. Брат Майкл чересчур тучен, а поскольку он не утруждал себя никакими физическими упражнениями, Бартоломью казалось маловероятным, чтобы бенедиктинец одолел его в схватке, хотя это и было возможно. Следовательно, оставались Уильям, Уилсон и Суинфорд, каждый из которых был достаточно высок и, вероятно, силен. И еще коммонеры – Анри д'Эвен и Джослин Рипонский.
Единственный способ сократить этот список – установить, кто и когда, где и с кем находился. Майкл и Бартоломью видели Августа живым перед началом обеда; значит, он умер в промежутке между тем моментом, когда от него ушел Бартоломью, и тем, когда его нашел Александр. Все профессора и коммонеры находились на трапезе, пока Бартоломью был там. Между залом и профессорской располагались уборные, так что выходить из зала по нужде ни у кого не было необходимости.
Бартоломью потер глаза. Убили Августа или нет? Он потратил столько времени, разыскивая доказательства того, что старика все-таки убили, но так ничего и не нашел. Но слишком уж много было совпадений – Август умирает в ту же ночь, когда закалывают Пола и опаивают других коммонеров. И что искал нападавший?
А Пол? Когда он погиб? Допустим, Элфрит говорит правду. Тогда Пола, вероятно, убили примерно в то же время, когда францисканец получил по голове. Бартоломью вспомнил, что кровь Пола уже успела немного свернуться, а тело остыло и начало коченеть. Если все профессора отправились спать примерно одновременно с Бартоломью, кто угодно из них мог прокрасться в южное крыло, убить Пола и подсыпать коммонерам в вино опия.
Но зачем? Что было так важно, вплоть до убийства? Почему перерыли каморку Августа? И куда делось тело? Зачем кому-то понадобилось забрать его? И как все это связано со смертью сэра Джона? Чем больше Бартоломью обо всем этом думал, тем более запутанным и необъяснимым казалось дело.
Еда затянулась дольше обычного, поскольку часть слуг до сих пор была задействована в поисках Августа. Студент, читавший Библию, продолжал бубнить, и Бартоломью начал ерзать на месте. Ему надо было расспросить коммонеров об отравленном вине и навестить Агату и мистрис Аткин. К тому же он на время выпросил у коллеги-врача Грегори Колета свиток с сочинением великого врача Диоскорида,
[15]
и ему не терпелось засесть за чтение. Хотя Кембридж и являлся центром науки, переписанные от руки книги и научные труды были здесь большой редкостью, и каждый экземпляр берегли как зеницу ока. Колет не станет долго ждать и потребует вернуть свиток. Если студенты хотели успешно участвовать в диспуте, они обязаны были знать составленный Диоскоридом список лекарственных растений. Но простого знания для Бартоломью было недостаточно: он хотел, чтобы его студенты понимали свойства используемых снадобий, их пагубные и благотворные эффекты и как они могут воздействовать на пациента, если принимать их длительное время. Однако прежде чем начать учить их этому, он хотел освежить собственную память.
