Однако когда колокол зазвонил к вечерне, Бартоломью услышал жуткий вопль француза. Он взбежал по лестнице и забарабанил в дверь.
Д'Эвен открыл ему; лицо его было белее мела. Он стоял без рубахи, и Бартоломью увидел у него под мышками нарывы, уже наливающиеся смертоносной чернотой. Врач подхватил юношу, чуть не упавшего ему на руки, и уложил в постель. Два дня д'Эвен метался в жестокой лихорадке, и Бартоломью проводил у него каждую свободную минуту. На заре третьего дня француз испустил дух после мучительной агонии.
Бартоломью подметил, что нарывы под мышками имели два вида. Когда они были твердые и сухие, гноя после вскрытия вытекало не много, и больной мог остаться в живых, если у него хватало сил перенести лихорадку и боль. Когда же нарывы были мягкими и содержали много жидкости, пациент неизменно умирал, вне зависимости от того, вскрывали их или нет.
Бартоломью с Колетом приходилось не только ходить за больными, но и надзирать за вывозом тел из домов и с улиц. Оба понимали – если трупы не убрать как можно быстрее, улицы превратятся в рассадники заразы и люди начнут умирать от других заболеваний. Первые немногочисленные добровольцы, которые брались за вредную для здоровья, но хорошо оплачиваемую работу по уборке трупов, очень быстро заражались чумой и умирали. Становилось все трудней искать людей, готовых пойти на такой риск. Однажды ночью Бартоломью, который брел вдоль пристани после обхода больных в рыбацких хижинах, услышал на одном из маленьких пирсов звуки какой-то возни и бормотание. Он отправился посмотреть, в чем дело, и обнаружил двух сборщиков трупов, которые сбрасывали свой улов в реку – им не хотелось в темноте ехать на кладбище.
Бартоломью смотрел, как мертвые тела, подхваченные течением, покачиваются на волнах.
– Вы опустили их в неосвященную могилу, – прошептал он. Сборщики мертвых неловко заерзали. – Теперь их тела могут занести черную смерть в деревни ниже по течению.
– Она уже там, – принялся оправдываться один из сборщиков, – уже в Или. Там пятнадцать монахов умерли.
Когда они ушли, он отправился на церковный двор и заглянул в чумную яму. Скоро она будет полна доверху. Бартоломью и Колет просили выкопать другую, побольше, за Трампингтонскими воротами, потому что кладбища приходских церквей были слишком малы и не могли вместить всех мертвых, к тому же не хватало рук, чтобы рыть отдельные могилы. Поскольку никто не знал, каким образом распространяется чума, Бартоломью не хотел, чтобы зараза проникла из тел в реку, откуда некоторые люди, вопреки его предостережениям, брали питьевую воду. За воротами простирались поля, достаточно далеко от реки и рвов, равно как и от домов.
Когда Бартоломью подошел к воротам Майкл-хауза, привратник с опаской приветствовал его, прижав ко рту гигантских размеров ароматический мешочек, набитый травами.
[25]
– Брат Майкл просит вас зайти к нему, если можете, – сказал он, стараясь держаться от Бартоломью как можно дальше.
Врач кивнул. Он не обижался на этого человека. Вполне вероятно, сам Бартоломью приносил больше вреда, чем пользы, навещая больных в их домах. Быть может, он помогал распространению смерти, разнося ее на одежде и в частицах воздуха, окружавших его.
Он медленно поднялся по лестнице в комнату Майкла и толкнул дверь. Бенедиктинец стоял на коленях перед ложем отца Элфрита – для того явно настал последний час.
– Ох, нет! – Бартоломью упал на скамеечку и подождал, пока Майкл закончит молиться. – Когда?
– Еще сегодня утром он был совершенно здоров, но свалился во дворе, как раз когда я вернулся, – сказал Майкл вполголоса.
Бартоломью подошел к постели и положил руку Элфриту на лоб. Францисканец едва дышал, но, похоже, избежал мучительной агонии, которая выпадала на долю некоторых несчастных. Посещать больных и соборовать умирающих было рискованно, и врачи и священники прекрасно понимали, что могут пасть жертвами болезни. Вид Элфрита, конец которого был совсем близок, снова напомнил Бартоломью о том, что и сам он смертен. Мысли его перескочили на Филиппу, которой, как он надеялся, в монастыре ничего не грозило, и на воспоминания об их недолгом призрачном счастье на исходе лета.
– Схожу еще разок, посмотрю, не появился ли Уильям, – сказал Майкл, украдкой утирая глаза руками.
Бартоломью попытался устроить умирающего поудобнее. Он обнаружил, что если развести руки, это помогает уменьшить давление на бубоны, и они причиняют больному меньше боли. Однако, к его изумлению, у Элфрита под мышками нарывов не оказалось. Он пригляделся пристальнее, проверил шею и пах. Нигде не было ни малейшей припухлости и ни намека на черные пятна, покрывавшие тела некоторых жертв, хотя все свидетельствовало о том, что Элфрит серьезно болен. Бартоломью понадеялся, что это не новая разновидность чумы.
Ресницы Элфрита затрепетали. Он увидел врача и попытался что-то сказать. Бартоломью склонился над ним, силясь расслышать голос, походивший на еле слышный шелест.
– Не чума, – прошептал монах. – Яд. Уилсон.
Обессиленный, он закрыл глаза. Бартоломью задался вопросом, не горячечный ли это бред. Элфрит слабо взмахнул рукой в воздухе. Бартоломью взял ее и сжал в своей. Рука была холодная и сухая. Глаза монаха с мольбой устремились на врача, и тот снова наклонился к умирающему.
– Уилсон, – прошептал францисканец снова.
До Бартоломью, отупевшего от горя и усталости, дошло не сразу.
– Вы хотите сказать, что Уилсон отравил вас? – переспросил он.
Губы Элфрита обнажили зубы в жуткой пародии на улыбку. Он умер. Бартоломью наклонился и обнюхал губы покойного. И отшатнулся. В нос ему ударил едкий мерзкий запах, и он заметил, что язык у Элфрита распух и покрыт пузырями. Его все-таки отравили! Уилсон? Но это невозможно – мастер уже много дней не покидал своей комнаты. Временами Бартоломью видел, как тот следит за происходящим во дворе из своего окна, но стоило Бартоломью или одному из монахов бросить взгляд в его сторону, и он немедленно захлопывал ставни.
Едва он начал осознавать значение смерти Элфрита, из него словно разом выпустили весь воздух. Еще одно убийство! И именно сейчас, в такое время! Он-то думал, что чума положит конец опасным политическим играм, которые начались летом. А что Элфрит делал в комнате Майкла? Неужели это бенедиктинец отравил его? Бартоломью принялся оглядываться по сторонам в поисках кубка с вином или еды, которую Майкл мог вынудить Элфрита съесть, но ничего не обнаружил.
Когда дверь распахнулась и на пороге показался Майкл с отцом Уильямом, Бартоломью едва не подскочил.
– Боже правый, опоздали! – простонал Майкл, явно упав духом.
– Куда опоздали? – спросил Бартоломью довольно резко из-за только что пережитого страха.
– Отец Уильям опоздал причастить его! – сказал Майкл.
– Я думал, ты уже причастил, – удивился Бартоломью.
